Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

знали цену козакам еще до своего Разорения: это у них был народ дикий, безбожный,

предательский. С козаками оии держали себя осторожно, как с огнем. Но почему же им

было не взять у Ляхов свое, когда Ляхи станут кверху ногами? Связывало их вечное

докончание, утвержденное крестным целованьем. То не была преподанная Ляхам

присяга словом, а не намерением. Но это вечное докончаиье, при всей святости своей

для воспитанного православием сердца, не обязывало его терпеть новые оскорбления,

— и от кого же? от панов, попранных ногами собственных рабов, как они сами

сознавались. В сердцах думных царских людей не зажили еще раны, нанесенные тем

самым Владиславом ЗКигимонтовичем, которого просвещение Ляхи так не ко времени

противопоставили московскому невежеству, разумея под этим сияние польского

католичества и темноту русской схизмы. Всякое прикосновение к этим ранам

отзывалось в Москве болезненно, а между тем со стороны Ляхов это была пе

единственная зацепка.

С возобновлением козацких бунтов и сношений нашего духовенства с Москвою,

польские политики стали бояться русского воссоединения больше прежнего, и, чтобы

проявлявшиеся в низшей шляхте симпатии к московской тишине, к московской

безопасности, к московскому суду и расправе—не возымели своего действия, пустили в

ход самое жалкое средство. При всяком удобном случае, на сеймиках и сеймах, в

церковных проповедях и в печатных сочинениях, оии старались бросить на Московское

Царство тень, как на страну зверскую, коварную, и самого царя московского

изображали или тираном, или посмешищем. Так продолжалось дело до последнего

бунта. Хмельницкий, изыскивая средства задобрить московское правительство и

вооружить Москву против Цолъши, напал на этот родник международной ссоры. В

качестве польскаго

imienia boskiego), sun№ siк za nim zapamiкtale. Tak byиo tego wiele razy na swego

chиopca, i tak tedy zagnali siк za owym chиopcem aџ w las, chc№c go koniecznie dostaж,

boby go pewno ze skуry odarli za takie niecnoty, ktуre im wyrz№dzaи. My zaњ zawsze po

nich...

T. II,

49

386

.

шляхтича и козака, он питал к царскому правительству меньше приязни, нежели к

султанскому, и в особенности—за его неуклонную строительноеть. Разозлясь на царя

за его равнодушие к козацким предложениям, не раз отпускал он перед московскими

людьми такия угрозы, что вот-мол пойду изломаю вашу Москву и все Московское

Царство, даитот, что у вас на Москве сидит, от меня не отсидится. Но это делал он

съпьяна. Проспавшись и опомнясь, посылал он к царю все книги, в которых Ляхи

делали из иего карикатуру, а московский народ низводили на ступень диких животных.

Этим удачпым в демоническом смысле маневром Хмельницкий еще больше сгустил

густую тучу на северовостоке польского горизонта.

Но Поляки, к пагубе своей, пе замечали грозы. Опи думали, что им предстоят счеты

с одними козаками; обо всем же, чтб взяли у Москвы с возведения бродяги на престол

Собирателей Русской Земли, паны думали, как наши мужики: „що з воза впало, те

пропало*.

На последнем сейме было у них постановлено: собрать вновь

30.000

регулярного войска и дать королю право на посполитое рушение.

Деление панов на коренных землевладельцев и на колонизаторов малорусских пустынь

проявилось опять зловещим образом. Польша съумела примкнуть к себе Русскую

Землю, или, как ее называли еще до церковной унии, Малую Россию, но пе умела

соединить ее с собою неразрывно. Хотя такие люди, как Яи ЗаМОЙСКИЙ, читали

русские летописи, по они не понимали, как много значили для этой Малой России

общие с Великою Россией предапия. Своими униями они произвели только дизунию, и

все, чем их политика мечтала соединить на веки с Польшею Русь,—а всего больше

латинопольские школы,—обратилось в причину их вечной несоединимости. Не

помогла Полякам на чужой почве и колонизация пустынь, которой начало положили их

кровные Конецпольские да Гаттольды.

Стародержавные паны не хотели теперь дать предводительства над войском

представителю панов новодержавных, Вишневецкому, а король был у них в руках. Да

он и сам не любил Князя Иеремии, точно провидел, что его сын сменит шведских Ваз

па Польском престоле. Но на панов рады сильпо влияло в этом случае и требование

Хмельницкого, примирение с которым эти малодушпые политики считали возможным

до копца. Притом же, по их традиционному мнению, было бы несправедливо отдать

великую

ОТПАДЕВИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬШИ.

387

или малую гетманскую булаву кому-либо при жизни находившихся в татарском

плену гетманов, Потоцкого и Калиновского, о выкупе которых отш хлопотали

настойчиво. В ожидании свободы вождей, погубивших уже одну армию, впустивших

козако-татарскую орду in viscera Reipubиicae, и способных только к новым и новым

промахам в пользу руинвиков, король, с одобрения панов рады, сделал то, что было

всего хуже и что мог бы присоветовать ему только губитель Польши: он оставил

гетманские права за собою, он, который не съумел гетманить и одним полком пехоты.

Ян Казимир воспамерился предводительствовать посиодитым рушением

непосредственно, а регулярное войско вверить новому триумвирату, который состоял

из белзского каштеляна, Фирлея, камепецкого каштеляна, Лянцкоропского, и

известного уже нам коронного подчашего, Остророга. Эта последняя мера опровергает

известную пословицу: „po szkodzie Lach m№dry* *). Она показывает, что Лях оставался

всегда одним и тем же Ляхом, и что Хмельницкий не напрасно считал все польское

войско за ничто без Вишневецкого.

Притязания Козацкого Батька на независимое владение в русских провинциях

королевства побуждали нанское правительство вооружаться на борьбу с ним всеми

своими силами. Вишневецкий советовал это панам в самом начале бунта: он советовал

гасить пожар на малом пространстве; но ПОКЛОННИКИ Киселевского хитроумия дали

пожару охватить большую часть государства, да и тут еще устранили единственно

способного гасителя, по воле поджигателя.

Дилемма короля с его триумвиратом и с его панами-рады состояла в том:

государству ли торжествовать над козацкой вольницей, или козацкой вольнице ругаться

безнаказанно над государственным правом? ГИоявясь во главе бунтующих Козаков,

иерусалимский патриарх придал ксендзовской побрашсе Наливайкова секта значение

действительности, и тем усилил влияние ксендзов на их паству, у которой еще так

недавно были они дискрсдитоваиы своею жадностью к овладению шляхетскими

имуществами. Вопрос веры и церкви перестал теперь быть в Польше римским

вопросом: он сделался польским, и вернее—римско-польским навсегда, так что, чем