Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

повиновении. Большинство послов рукоплескали его словам. Обороняли короля

Шумский, Яблоновский, Остророг (имена почтенные в польской анархии, которая

вызвала торжество руинников над строителями). К ним присоединилось много и

других земских послов, советуя просить еще раз о беседе, тем больше, что

приближался уже конец сейма. Не согласились на это земские послы. „Не просить

больше! переговорить с примасомъ*! горланил Шлнхтинг. Корнцинский сравнивал

Владислава с Ксерксом. Понентовский кричал, потрясая над головой рукою: „Кто

отвергает лекарства, тот готовит гибель (qui negat remedia, procurat interitum)*...

Вообще, не было ниодного посла, который бы не сказал какого-нибудь сарказма против

короля, а все королевские замыслы толковали самым злобным образом. Проклинали не

только сенаторов и министров, секретарей, резидентов королевских, князей

итальянских, но „и самого папу*; а один староста грозил публично, что убьет графа

Магни, хоть за это положит головою. Бешенство душило разъяренных. Отворяли двери,

разбивали окна для воздуха; терзали заподозренных; грозили рассекать противников...

Маршал отложил заседание до утра.

А в это самое время Хмельницкий, не зная, что делается с королем, открыл реестр

для 20.000 Козаков, за которыми стояло еще 80.000 готовых на все доброе и на все злое

для Польши, смотря по тому, кто будет ими гетманить: сам ли король Владислав, или

наследник Царя Наливая.

Вечером того же зловещего 15 ноября шляхта совещалась об отказе в повиновении.

Послы грозили, что, если король но распустит войска, они не разъедутся до тех пор,

пока их собратия п избиратели не прибудут в столицу с оружием в руках, чтоб изгнать

из государства непрошенных гостей. Королю грозил шляхетский рокот.

84

.

„Если домашняя война не вспыхнула, и потом не раздвоил нас на нашу гибель

какой-нибудь посредникъ* (писал Обухов), „то за эго мы должны хвалить милосердие

Божие*.

„Чтобы в коротких словахъ* (писал прусский резидент) „представить образ того,

что здесь делается, довольно сказать, что ни 1618 год в Чехии, ни начало английского

парламента не посеяли столько вражды, как ныне посеяно здесь. Обе стороны были

готовы броситься в драку, когдаб у одной были деньги, а у другой голова*.

„Все в великом лабиринте* (писал Тьеполо), „из которого, без домашней войны, а

может быть—и потери свободы, не выйдут. Король, невыразимо смущенный, не знает,

что делать*.

Кареты сенаторов летали из Уяздова в замок и обратно. Одни молили короля

уступить, другие королеву—подействовать на мужа, чтб она и делала. Были и такие,

что советовали королю лучше разорвать сейм, но сохранить королевское достоинство.

Король таг и сделал бы, но боялся за будущность сына... В любви к идее государства и

в готовности жертвовать ради этой идеи всем польскому Владиславу было так далеко

до нашего Петра, „как до небесной звезды*.

Он созвал сенаторскую раду и, получив почти от всех удостоверение, что „Речь

Посполитая сама должна почувствовать долг свой относительно общей обороны и

безопасности своей*, решил „отдаться в руки шляхты*.

Когда, на другой день, собрались послы в своей Избе, и одни побуждали собрание

идти к примасу, а другие—вместе с сенаторами к королю, выступил Подкоморий

Великого княжества Литовского, Пац, любимец короля,. и сообщил послам его

решение, под видом уверения, что его королевская милость теперь даст более

благосклонный ответ. Законодательное собрание шляхты, в лице своих революционных

вождей, отправилось в „последний разъ* просить у короляотречения от верховной

виасти.

Маршал Посольской Избы, знаменитый Станкевич, произнес к нему речь, в которой

прежде всего настаивал на том, чтобы жолнеры были „действительно распущены*.

Потом говорил об универсалах, которыми король повелевал содержать его гвардию в

Великом Княжестве Литовском; о козаках, которым он дозволил идти на море; о

братской беседе съ» Сенатом в отсутствии короля; об уменьшении гвардии и

прекращении вооружений.

Король, как бы в вознаграждение за прежнюю ошибку свою, что, без соглашения с

панами рады, дал такой жесткий ответ,

.

85

пустил представление Посольской Избы на голосование сенаторов, после чего,

устами канцлера, произнес требуемое отречение в следующих словах, записанных

Альбрехтом Радивилом:

„Украсил Бог дивными триумфами правление его королевской милости, сегодня же

возложил на главу его новый венец, когда он, после стольких побед, победил самого

себя и отдал во власть и в руки своим подданным. Однакоже не без горести принимает

король эги слова маршала, чтобы жолнеры действительно были распущены: ибо не раз

показал свою действительность, когда подвергал свою голову и грудь столь великой

опасности. Что же касается жолнеров, ои повелел их распустить, отправил листы к

гетманам и старостам, отправил еще и коммиссаров. Универсалы Великому Княжеству

Литовскому он отрицает: он писал только частным образом к литовскому лодекарбию,

чтобы не отказывали по экономиям в прокормлении королевской гвардии, которая

прибыла уже к королю. Что до Козаков, то это правда, что они готовили чайки с ведома

Сената: ибо в пактах с султаном написано, чтоб ои не держался за руки с Буджацкими

Татарами, а как он это нарушил, то представлялось необходимым постращать его

козаками. Теперь, удовлетворяя вашим желаниям, король пошлет к гетману листы,

чтобы козаки оставили эти чайки и вели себя спокойно, не давая повода к нарушению

мира. О беседе с Сенатом король иовелел сказать, что в какой форме нашел он Речь

Посполитую, в такой желает сохранить ее и оставить потомкам. Если в этой беседе

будут совещаться о делах королевских, как тому существуют примеры, то король

согласится на то охотно. Наконец гвардии держит король больше ради достоинства и

величия королевства. Если обеспечат общественную безопасность, король готов от gero

отказаться".

Такова была сцена зловещей разлуки государя с его верховною властью.

Осеолинский, желая усладить ее своим „новым венцомъ"* еще увеличил её горечь.

Зато послы вернулись домой в восторге от своего подвига. Теперь многие из них

объявляли публично, что не видят уже надобности в братской беседе. Но предводители

оппозиции хорошо знали, что только посредством беседы достигнут полной

законности и непреложности своего постановления, для чего было необходимо

согласие всех трех сословий, то есть короля, Сенаторской Избы и Избы Посольской.

Казуист канцлер, говоря от имени короля, ограничил эту беседу совещанием о