Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

неизвестность о его судьбе и судьбе отряда, составлявшего цвет панского войска (flos

militiae nostrae), должны были истомить душу панского фельдмаршала, а старость и

болезненность довершили нравственное изнеможете. Ревнитель благочестия, Ерлич, не

пощадивший в своих записках и Петра Могилы, полонизованного одинаково с ним

борца за веру, изобразил престарелого борца за дорогую и ему самому Шляхетчину в

отвратительном виде *). Не таким воителям следовало вверять судьбу отечества, да

видно такова была Польша на растленных высотах своих.

Кто знает, какие мысли и чувства томили расслабленного духом и телом

фельдмаршала под Корсунем? Может быть, он вспоминал не одну Боровицу, где он

коварно, иезуитски коварно подставил козакам единоверца Киселя. Может быть,

памятны были ему и „десять сотенъ* искорчившихся на кольях мертвецов на

Заднеприи, которые долженствовали обеспечить за его домом славу спасения

отечества, „доколе будет существовать Польша*. Он знал по опыту, что козаки, уступая

панам в военном искусстве, не уступали им нисколько в наследованной от

Варягоруссовъ’ талантливости. Глядя на обступивших его хмельничан, он, без

сомнения, вспоминал изумительного воина, Дмитрия Гуню, достойного гомеровских

песнословий,—и старое сердце его упало...

Из своего сиденья в неволе Потоцкий прислал двоих слугшляхтичей, из которых

один, Яскульский, войсковой стражник, должен был представить королю реляцию о

погроме войска. Не найдя короля в живых, слуги Потоцкого представили реляцию (от 9

июня, 30 мая) подканцлеру Лещинскому. Прежде всего они в ней

*) Он пишет о Николае Потоцком так: „ ...wiкcej radziи о kieliszkach и szklannicach,

niїeli o dohru Rzeczpolitej i caиoњci onњj; jakoї n nocy radziи o pannach albo dziewkach

mиodych i nadobnych їonkach, bкd№c sam w staroњci lat podeszиych, nie znosz№c sie ani

radz№c kolegi swego Marcina Kalinowskiego Hetmana Polnego, ani innych puиkownikуw i

rotmistrzуw, tak tуї towarzystwa. Z powadu pijaсstwa ustawicznego i wielkiego wszete

czeсslwa zatraciи wojsko...*

.

173

объяснили, чти> заставило коронного гетмана отступить от Корсуня, где он хотел

было сидеть в осаде. По их словам, козаки, в одной миле от Еорсуня, у Стеблева, стали

отводить воду, так что река Рос вдруг начала мелеть. Об этом записал в дневнике своем

и литовский канцлер. „Козаки и Татары" (говорит рн), „облегши наше войско и воду

куда-то спустивши, привели наших к решимости отступать". Но козаки не облегли еще

панов, и панам рано было приступать к таким чрезвычайным действиям. Козаки могли

пустить между Ляхов только молву о своей гидравлике, чтобы маскировать свое

пионерство в Крутой Балке.

По рассказу войскового стражника, у Хмельницкого было 12.000 Козаков, у Тогай-

бея 40.000 Татар; в том числе Астраханских, никогда не бывавших в Польше, 4.000,

Ногайцев 12,000, Белгородских и Буджацких 20.000. Неприятелю достались и те

деньги, которые привез Потоцкому Будзынский для уплаты Запорожскому Войску,—

более 70.000. Недоставало все-таки 280.000.

Орда (писали слуги Потоцкого) расположилась у Белой Церкви. С одной стороны

Татары, с другой—козаки. У Татар набралось уже более 200.000 ясыру, но они

продолжают еще брать. Тогайбей хвалился перед своим знаменитым пленником, что

теперь они заключили с козаками договор на сто лет; что теперь им не страшно воевать

не только с польским королем, но и с турецким султаном, и что не выйдут из пределов

Польши до тех пор, пока им не доплатят гарач, а козакамъ—жолд, итого

800.000

злотых.

Интереснее всего рассказ шляхтича Собеского, которого козаки схватили на пути из

Кодака и привели в Хмельницкому. Не знал еще тогда Хмель о смерти короля, и

отпустил Собеского под условием, чтоб он объявил панам „некоторые puncta".

Собеский рассказывал на конвокационном сейме оффициально, что Хмельницкий

желает мира и просит помилования, с тем чтоб его оставили при его правах. Он

говорил Собескому, что на челны дал ему деньги король, а на вопрос: зачем вы (козаки)

так поступили с Речью Посполитою? отвечал: „Я, с моим товариством!, был очень

огорчен, притеснен и обижен (utrapiony, uciњniony и ukrzywdzony), а правосудия найти

не мог. Набрался б (у нас) прошений к его королевской милости огромный короб, да

король его милость хоть бы и хотел явить правосудие, никто его у вас пе слушает (nikt

go u was nie sиucha): поэтому он велел нам добывать свободы саблею".

174

Собеский находился в плену у Хмельницкого пять дней и слышал между козаками,

что он сперва держал с асаулами своими тайную раду, а потом объявил пленникам, что

„вы, бедняки, называющиеся теперь шляхтою (wy, chudzi pachoиcy, со siк teraz њlacht№

chrzcicie), будете боярами, а только паны ваши будут шляхтою^ а король единою

главою, которого одного будем слушать и вы и все мы“.

Но Собеский не все еще высказал: остальное сохранил для более секретного

заседания (ad secretiorem sessionem), и до нас не дошла его тайна.

Так отразилось в центре Королевской Республики событие, повернувшее круто

судьбою Польши. Герой этого события, Хмельницкий, долго не двигался от Белой

Церкви. Неизвестно, с каким чувством смотрел он на беззащитную родину, кругом

пылавшую пожарами, кругом представлявшую сцены пленения, насилия, убийства. Но

она была беззащитна до такой степени, что Татары открыли в ней повсеместно базары,

на которых смелые купцы, и в особенности налетевшие из Московского Царства, вели с

ними и с их друзьями, козаками, обширную и разнообразную торговлю. Добытые без

труда изделия фабрик, ремесл и продукты сельского хозяйства продавались

добычниками за бесценок; а забираемые в ясыр люди вздешевели до такой степени, что

за одного коня Татарин давал шляхтича, или несколько мужиков. Окрестности

Махновки, Бердичева, Белополья, Глинска и Прилуки над Собом первые испытали

разницу между панским и козацким присудом^.

Зато другая половина Русского Света, во главе которой стояла Москва, начинала

уже возмещать грабежи, сделанные в ней, со времен оных, шляхетною и козацкою

Русью, натравляемою Поляками,—возмещать, покамест, руками только своих торговых

людей,—так что и сокровища царской казны, и раки московских чудотворцев обещали

вернуться, если не в прежнем, то в превращенном виде на Север, где столько времени

хозяйничала козакошляхетская орда, устремляемая к сердцу вашего расторгнутого

отечества римскою политикою Польши. Сама судьба, повидимому, благоприятствовала

восполнению ущерба, причиненного Полякоруссами Москворуссам. В Козацкой

Украине, как и в Крыму, был тогда голод, и царь Алексей Михайлович повелел

вывозить в единоверную страну хлеб, соль и всякие товары. Таким образом

москворусские драгоценности возвращались теперь домой за москворусские продукты