Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

Откуда мы черпали всяческую силу отечества, все украинные провинции взяли они у

пас, как свои, саблею... Киевское, Врацлавское, Черниговское воеводства называют они

своими; грозят Волыни, Подолии (червоно)русским землям. Так внезапно, так тяжко

этот неприятель растоптал польскую славу и драгоценное отечество наше"!

Оплакав таким образом то, чтб было неизбежно в силу переделки шляхетной Руси в

Ляхву и, в силу польской неурядицы,— то, чем судьба грозила Польше издавна,—

Кисель обращается к причинам гибельного бунта. „Я виделъ" (пишет он), „что Козаков

угнетали и беспощадно убивали больше, нежели простых хлопов (Widziaиem kozakуw

plus, quam prostych chиopуw oppressos i pessime trucidatos)." Но замечательно, что,

будучи присяжным православником, не упоминает он здесь вовсе о церкви и вере; а к

кому бы, если не к примасу, да еще к такому, который чуждался унии, мог он

обратиться теперь с православными сетованиями иа религиозную нетерпимость

католиков, когда бы она вооружила Козаков и сделалась причиною общего несчастия

Нолякоруссов!

Через четыре дня после Киселя писал ЛЬВОВСКИЙ синдик одному из

придворных: „Кончено с нами, мы погибли! (actum est de nobis, periimus!)"—и это было

чувство верное... Корсунские подо битки рассказывали во Львове, что Николай

Потоцкий, в течение 20 т. п.

22

170

дней, не мог добыть никакой вести о судьбе сына, несмотря на великия награды

разведчикам своим, что Шемберку сперва отсекли руки (его подозревали в утайке

козацкого жолда), а потом будто бы Хмельницкий собственноручно снял ему голову; *)

что Татарская орда представляла уже не рассыпчатую толпу, как прежде, а стройную

милицию; что неприятель наступал на панское войско свирепо и с уверенностью в

успехе, а паны предавались панике и предчувствовали поражение; что украинская

чернь предана Хмельницкому и называет его своим освободителем, а сам он титулует

себя русским князем. По словам синдика, во Львове был сильный всполох, точно как

бы козаки могли появиться в городе ежедневно и еженочно. Были отворены одни

только ворота, загроможденные стечением народа с его пожитками. „Воины среди

рынка, воины в ратуше, воины на стенахъ®, писал синдик. Боялись тайных козней со

стороны греческой веры. Каждого пугал слух, что Хмельницкий разослал 70 Козаков

по всей Польше для поджога городов...

Еще больший всполох произошел в Варшаве. Литовский канцлер записал в своем

дневнике о козаках, что, „когда бы их не приудержала Божия сила, то наверное могли

бы они пройти до самого Кракова и Варшавы без всякого отпора. Ибо такой страх

овладел всеми, что больше думали о бегстве, нежели о защите, и хотя подобное

бедствие постигло Королевство в 1620 году, когда гетманы были разбиты, один убит, а

другой взят в плен, однакож это произошло не в Королевстве и не без короля, пред

наступлением зимы и во время внутреннего спокойствия, а теперь—в 'самих

внутренностях Королевства, в самую весну, от вероломных подданных: ибо не только

козаки подняли бунт, но и все подданные наши на Руси пристали к ним, „и увеличили

козакам войско до 70.000, да и больше еще прибывало к ним русских хлопов, только

Хмельницкий отсылал их к покинутому плугу*.

Когда литовский канцлер записывал такие страхи в своем дневнике, канцлер

коронный получил от Жовковского-Глуха изо Львова следующее донесение:

„Только что прибежал из подъезда, ходившего к Дубну. Пишу, чтб видел. Его

милость пан Сенявский прибыл перед тем в Межибож в сермяге и длинной сорочке.

(Только в мужичьей

*) Шемберк был житель города Львова, как и комендант Кодацкой крепости,

которому козаки также отсекли руки.

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТИ, ПОЛЫНИ.

171

одежде мог он добраться до своих имений). Пан Яскульский (слуга Николая

Потоцкого) с ним. Должен (Сенявский) заплатить за себя 20.000 червонных злотых

Тогай-бею... Двоих (пленных) Татар отдали пану краковскому воеводе

(Любомирскому), третий в Острополе. Этот был в раде, когда козаки прощались с

Татарами и обещали платить им ежегодно дань, а Татары должны приходить по

уведомлению со всею ордою. Поэтому не пойдут в Крым, а тут отдыхают в Полях с

этой стороны Днепра в кутах (па budziakach). Другое условие: чтобы не брали (в ясыр)

людей греческой религии, а только Ляхов. В самом деле, стоя под Бердичевом, не взяли

ничего у пана киевского воеводы (Тишковича), который находится в Заславе, где

собирается наше войско, только всюду пьянствовали Татары позорно. Если кого из них

взяли (в плен), то очень пьяного: ибо у одного пана киевского воеводы (в имениях)

выпили 20 бочек вина. В Быстрике не взяли ни малейшей вещи; иногда тайно держали

Русина...Но когда Татары, отдохнув, возвратятся, то будут брать (ясыр) и бить

(негодных для яеыра)... Ихъ

120.000. Козаков стоит под Белой Церковью 30.000, и Хмельницкий велел всей

Украине быть наготове. Каждый хлоп или убил своего пана, или выгнал в одной

одежде с душою и детьми. Города переполнены ксендзами, шляхтою. Хмельницкий

разослал шпионов, чтобы доносили ему о наших приготовлениях, о числе нашего

войска в поле, и где будут его стягивать. Пан Радецкий схватил одного под Дубяом, а

другого под Константиновым. Все сказали тотчас, согласно с Татарами. В пятницу

одного посадили на кол в Константинове, а другой еще живъ*.

Сводя в одно все высказавшиеся в панском обществе мнения о Корсунской

катастрофе, историк останавливается на том, что высказал прибежавший домой в

сермяге и мужицкой сорочке потомок знаменитого исследователя Татарских Шляхов. У

его отца находился в плену Тогай-бей, и пан Сенявский не только возвратил ему

свободу, но еще дал в провожатые 60 всадников. Помня благодеяния, Татарин показал,

что и он не хуже Козаковъ— пиратов, которые по рассказу киевского Русича,

Песочинского, являя купцам Грекам opus misericordiae, захватывали у них деньги да

товары. Тогай-беево opus misericordiae состояло в том, что он за свободу молодого

Сенявского назначил 20.000 червонцев и отпустил его на честное слово. Но пленный

коронный великий гетман поручился за него. И однакож, Сенявский положительно

высказывался, что Потоцкий под Корсунем потерял бодрость духа. По

172

, .

словам Сеиявского, он окопался было на удобной позиции, имел в обозе шмуниции

и съеетных припасов на два или на три месяца, и мог бы дать отпор неприятелю; но не

послушался совета опытных воинов, и согласился с мнением людей неизвестных.

Робость его сообщилась и другим, несмотря на мужество и опытность. Так рассказывал

львовский староста Сенявский, и весьма правдоподобно. Потеря сына и самая