Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

закона искоренят,

189

и церкви христианские разорят, а их, чернцов, побьют всех, чтоб от них, чернцов,

впредь бунтов не было“.

Эти последние слова вовсе не выражают, чтобы малорусские монахи принимали

непосредственное участие в козацких мятежах, хотя козацкие историки рассказывают,

на основании современных выдумок, будто бы львовский владыка посылал порох и

свинец козакам Хмельницкого, а луцкий—даже пушки, называвшиеся гаковннцами.

(Об этом будет у меня речь в своем месте). Но вопли попов и монахов, изгоняемых из

церковных имуществ для водворения в них тех, которые отвергли „схизму“ во имя

единения церквей, или тех, которых сместили, по Филиповичу, могшяне» эти вопли и

жалобы, плач и озлобленные речи против Ляхов, под которыми разумелись вообще

паны, и способные, и неспособные защищать веру предков своих,—сделали глубокое

впечатление на ту массу, для которой ни государственное, ни общественное право не

существовало; а к этой-то массе и обратились козаки. За веру! за веру! раздавался

всюду клич, где из панских жилищ голодная сволочь таскала хлеб, где пылали панские

дома вместе с экономическими заведениями, а панское добро делалось достоянием

поджигателей.

Но это был клич героев самозванщины, героев Московского Разорения, изобревших

только новый девиз для своего истребительного промысла. Ниодин епископ, ни игумен,

ни даже протопоп, к чести полуразрушенной малорусской церкви, не выступил вместе

с запорожцами Хмельницкого в роли возмутителя украинского простонародья. Даже

нерадивые, подобные Филиповичу, даже и они притаились в своих скитах и

монастырях.

В ужасное лихолетье Хмельнитчины, заставившее нас припомнить позабытую

Батневщину, игуменствовал в Почаевском монастыре почти столетний уже старец,

преподобный Иов Железо. Родившись в 1551 году, он прожил в иноческих подвигах и

времена протестантского легкомыслия малорусских панов, и времена продажного

отступничества малорусских архиереев. Его чествовал Князь Василий, обратясь от

униятских мечтаний к православницкой борьбе с папистами. С ним Иов Борецкий, в

„великой“ печерской церкви предавал проклятию апологию Смотрицкого. Его

репутация, как мужа святого, была такова, что одному появлению его вне

монастырских стен приписывали испуг и бегство Татар, набежавших „великою

Ордою“. Если кто-либо, так именно этот самоотверженный аскет мог бы теперь играть

роль Петра Пустынника пропове-

190

данием войны за древнее русское благочестие, за поруганное панами отступниками

православие. Но, состоя в постоянном общении с пе* черскими застолпниками и х

афонскими „преподобными мужами Россами, житием и богословием цветущими", Иов

Железо не имел ничего общего с наливайковцами, жмайловцами, тарасовцами,

павлтоковцами и, наконец, хмельничанами.

Козацкие историки, ловя современные слухи с легковерием пограничных

московских разведчиков, заставляют каких-то безыменных представителей нашего

духовенства взывать к народу во время Хмельнитчины: „Приспел час, желанный час!

Время возвратить свободу и честь нашей веры", и т. д. *) Между тем преподобный Иов

Почаевский, сидя в своей подземной келье, из которой братии святого человека виделся

исходящий сверхъестественный свет, произносил скорбным голосом одни только слова:

„Господи, помилуй! Господи, помилуй!и эти слова, в своем согласии с апостольскою

программою „Советования о Благочестии", были соответственнее духу православной

церкви, нежели все, что прославители козатчины могли узнать о нашем духовенстве от

католиков и протестантов.

Видя в козацких похождениях нечто достойное сочувствия и уважения, козакоманы

посвящают целые томы на повторение всяческих сказаний о том, как разлились по

арене древне-русской культуры козаки в сопровождении своих единомышленников

Татар; как они вызывали па свой кровавый пир безумных, бесстыдных и

жестокосердых людей всех племен, всех наречий и состояний; как дикия полчища' их

прошли вдоль и поперек всю Киевщину, Черниговщину, Подолию, Волынь, Червоную

и Белую Русь, точно сплошной пожар, гонимый дующим из Запорожья ветром; как не

давали козаки пощады ни старцам, ни женщинам, ни грудным младенцам, не отличали

благочестивых от злочестивых, православных от кривоверных, ругались всячески над

женской чистотою, находили симпатичную для зверской толпы забаву в -том, чтоб,

изнасиловав девицу шляхетского звания, наградить ее красною лентою из кожи,

содранной с её же шеи и бюста, разоряли церковные усыпальницы, выбрасывали тела

покойников на улицу, одевались в их одежду без отвращения, без ужаса, без угрызения

совести и пр. и пр. и пр.

*) Костомаров, „Богдан Хмельницкий", изд. 4, т. I, стр. 317.

191

Возведя козацкие разбои в идею народной самозащиты, в сознание своих исконных

прав н национальности, в чувство русской чести и веры, они находят интерес

углубляться во все подробности убийств и мучительств, вдохновляются новым и

новым красноречием по мере того, как разливаемые козаками реки крови делаются

шире и этому позору имени русского, этому поруганию исторического характера

православной веры придают санкцию со стороны её верховников. Если-бы верховники

нашей малорусской церкви в эпоху Хмельницкого и были способны, по своей природе,

к тому, что им приписывают; то не в козацкую сторону глядели они по своему

образованию, по своим общественным связям, по своим нравственным интересам.

Сами же козацкие панегиристы пером своего вожака, Костомарова, пишут, что

преемник Петра Могилы по митрополии, Сильвестр Косов, „совсем не разделял

православнорусских идей независимости, которые (будто-бы) одушевляли его

предшественникасс. Но, нетопырствуя в потемках баснословия, не обращают внимания

на поразительное обстоятельство, что, от начала и до конца козацких бунтов против

панов, правительство Речи Посполитой не подвергло суду и следствию ниодного попа и

монаха за участие в этих бунтах, а исполнительная власть этого правительства, в лице

племянника и наместника Николая Потоцкого, в 1638 году освободила от ареста

нежинского приходского дьячка на основании собственной его присяги в

непричастности к бунту. Хмельницкий, пожалуй, писал к московским воеводам, что

Ляхи, умоляя его о мире, сажают на кол православных священциков; но его слова

заслуживают еще меньше веры, нежели сказания малорусских летописцев о медных

волах, мурованных столбах, поголовном избиении Руси за то, что она Русь, и ляшеском