Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

противное. На этом основании я исключил из речи Вишневецкого, очевидно

постороннюю, вставку.

262

табора и масса сопровождавшей панов челяди не дали ему перейти за

Россо.ювскуто переправу. Он провел ночь у Россоловцев. Но завзятые защитники

Константинова, очевидно, маня панов на невыгодные для них становища, не дождались

приступа, и 16 (6) сентября бежали из города. Кто не успел бежать, всех тех жолнеры

вырубили до ноги, но много ли погибло Козаков, неизвестно. „Страшное опустошение

города и языческая профанация костеловъ* (пишет участник избиения отсталых) „не

позволили никому щадить их. Не нашли мы ниодного целого распятия Christi Domini:

все были исколоты, изрублены, прострелены. А люди, как будто с того света,

полуживые, измученные тиранскими руками и голодом, встречали нас плачем,,

опираясь о стены. Это так раздражило войско, что оно было готово броситься в один

час па этих язычниковъ*.

В таком раздражении, подъезд Конецпольского наскочил на

2.000

козацкого подъезда и ударил на него так стремительно, что только

остаток спасся в зарослях, насколько вообще следует полагаться на реляции людей,

заинтересованных в деле боя. Жолнеры взяли в плен козацкого писаря-шляхтича и

человек 15 козаков. От них паны узнали, что Хмельницкий презирает (contemnit)

панское войско, воображая, что оно состоит из 7.000 шляхты, остальные же люди в нем

-Жиды (то-есть трусы). Так и должен был представлять Еозацкий Батько своим детям

панское ополчение. „Это козацкое гультайство* (писал пан пану изпод Константинова

от 18 (8) сентября) „лежит всего в полуторе милях от нас на Пилявецких Полях, и

надеется на Орду; но мы, даст Бог, предупредим ее завтра*.

От 19 сентября писал кто-то из обоза за Константиновым: „Теперь только начнется

у нас война. Завтра наступим на неприятеля, который приготовился принять нас под

Пилявцами. Всюду у него леса, фортели (естественная защита) и тяжелые для нас

переправы. Хотят (полководцы) всюду нами (конницею) затыкать дырья. Правда,

конный народ у нас добрый, но пехоты мало, и навели всякого сброду: обманули

(вербовщики) Речь Посполитую. Коммиссаров у нас множество, рады мало;

соперничество и приваты большие. Неприятель собирает у фортелей бесчисленное

множество хлопства и ежечасно ждет великой Орды. Войны не намерен оканчивать, а

протянуть надолго: такия и диспозиции делает. Наше довольно порядочное войско

презирает, несмотря на его многочисленность. В ь поле выйти не хочет; дш должны на

него наступать. Кисель нас обманул. Прежде мы не догадались, и время ухо-

.

263

дило. Хотел уйти от нас на Волынь с своим полком, НО его задержали... Никто у нас

не смотрит на вождей; каждый поступает по своему. Некоторые хоругви только что

пришли, а уже отказываются служить: спешат назад домой. Четверть истекла в

переходе. Мы же, хоть и давно уже в обозе, и не все деньги получили, но хотим

служитьа.

Под Константиновым продовольствие было уже не то, что у Човганского Камня.

Отсюда писали в Варшаву, что хлеб и напитки достают жолнеры с трудом. Боченок

пива стоит 20 злотых, но яловица—1 или 2 злотых, а конь 3 злотых, потому что печем

кормить: „сена, овса parum". Хмельницкий, как видим, переманил „ясно освещенного

князя" с его нелепым многолюдствохч в страну опустошенную, а фортели, которыми

козаки всегда умели пользоваться, делали нападение на него опасным; ожидаемый же

им „ежечасно" приход Орды не давал панскому фельдмаршалу времени осмотреться и

расположиться.

Между тем блаженному миротворцу, Киселю, чудилось, что только чернь

удерживает Хмельницкого от мировой с папами, и он писал к познанскому бискупу,

Андрею Шолдрекому, что н козацком таборе доходило до кровопролития. Между

панами ходил даже такой слух, что Хмельницкий убит в таборном замешательстве, а

некоторые утверждали, что он бежал с 12 000 комонника.

Что в козацком таборе, при отсутствии Орды, могли возникнуть смуты в виду

неожиданно громадной панской армии, это весьма вероятно; но до бегства

Хмельпицкого было еще далеко. Между тем у Киселя был на уме Остряница,

покинувший козацкий табор на Суле, и сам Хмельницкий, бежавший перед его

глазами, в составе комонника, из-под Кумеек.

Охотно верил Киселю почтенный бискуп. Еще охотнее верили в Замостъе

прилетевшей туда вести, будто бы przed Њwiкtym Mateuszem (следовательно 21 (11)

сентября) в битве с козаками • паны положили их 20.000 на месте, а остаток преследует

князь Вишневецкий комонником. Злая судьба Польши подсовывала ей радостные вести

как раз накануне катастрофы, которая не имеет подобной в истории паники.

Дело в том, что, пытаясь выманить Хмельницкого на бой из фортелей, которыми он

был окружен надежнее всяких редутов, злосчастные триумвиры расположили свое

войско так неудобно, как только он один мог бы им посоветовать,—in loco quodam

nostris iniquissimo (писал знаток дела). Панский обоз, то-есть лагерь,

264

.

занимал пространство в польскую милю в окружности, а пехоты хватало в нем едва

на половину окружности. На эиом протяжении были долины, озера и т. п., которых

окопать не было возможности никоим образом, а неприятелю, при его природной

способности (pro calliditate ejus naturae), представляли они много мест для вторжения.

Повелевали в райском войске три полководца, и каждый—по собственному

усмотрению, а что хуже всего—каждым руководило или соперничество, или

самомнение, как это естественно должно было быть при такой сложной власти, „а

особливо* (замечает откровенно писавший) „в наших польских душах (а zwиaszcza и

naszych polskich animuszach).... Не видели этого наши правоправящие, Ordines Regni,*

(продолжает он), „когда назначали этот фатальный триумвират.... В мирное время мы

говорили бы и писали их милости, но в общей беде каждому позволительно и

чувствовать, что хочет, и говорить, что чувствует.... Поветовые хоругви не хотели

подчиняться власти регяментарей; каждый полк обращался к своему полковнику, и

потому в обозе не было ни правильной стражи, ни упорядочных подъездовъ*.

По письму Остророга к Лещинскому от 18 (8) сентября, региментарей сильно

беспокоило загадочное обстоятельство, что хотя неприятель „чуял над собой войско*,

однакож в тылу у них появлялось много бун’овщкковъ*... „Поэтому* (писал он)

„пришлось нам десятка полтора сотен людей послать на Волынь и столько же назад к

Трембовли, чтобы погромить эти купы и обезопасить Львовъ*.

Двумя неделями раньте он же писал к Лещинскому, что у Хмельницкого, по слухам,

180.000 войска, в том числе 20.000 пехоты. „Это еще бы ничего* (заметил он); „лить бы