Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

поздно привести польскорусскую землю под высокую царскую руку.

Додъячий Богданов, гостивший у Хмельницкого в Корсуие по 18 июля 1651 года,

доносил царю,—что „около Корсуня верст по пяти и по шти и по десяти и болыни в

полях кочуют Татаровя; а начальные люди у них Камаметь-мурза, воевода перекопский,

ПИирин-мурза, Котлуша-мурза, а всех двадцать четыре человека; а Татар с ними,

сказывают, тысяч с тридцать0 (число, преувеличенное беглым гетманом) „и болыни; а

остались от крымского царя и к гетману пришли на помочь, и кочуют под Корсунем без

повеленья крымского царя, своею охотою0.

310

.

Тот же царский подъячий доносил, что посыпанных Хмельницким в Москву

назаретский митрополит Гавриил, в его присутствии, дал Хмельницкому такой ответ:

„ Великий государь, его царское величество, гетмана за то, что он его государские

милости и жалованья к себе ищет, милостиво похваляет, и впредь он, великий государь,

его царское величество, его, гетмана, за его службу, в своей государевой милости и в

жалованье держати будетъ".

Проговоря эти слова, Гавриил вручил Хмельницкому свою речь на бумаге. Она

была написана „белорусским письмомъ" в Москве, „для того" (как объясняет

Богданов), „чтобы ему, гетману, великого государя, его царского величества,

милостивое заступленья вразуметь досконало". Отнестись к Хмельницкому прямой

грамотой Москва не желала, очевидно, из опасения, чтобы козаки не пустили снова в

ход царского имени, для большего успеха в своих варварских делах.

Прочитав написанное, Хмельницкий, по словам Богданова, „учал плакать",

понимая, конечно, в досаде, что на него в Москве смотрят, как на опасного злодея, но,

плача, выражал готовность (писал Богданов) „быть под государевою высокою рукою,

так же, как у пего, великого государя, всяких чинов люди в подданстве и во всей

государской воле пребывают, и в том всею Малою Русью духовного чину и свецкого

дать на себя договорное письмо за руками, и в том учинить присягу от велика и до

мала".

Гавриил одобрил его намерение, и что он, гетман, великому государю служит и его

государской милости ищет (говорил митрополит, разумеется, по московской

инструкции) это его царскому величеству „добре угодно". Только он, митрополит, тому

дивится, что он, гетман, православный христианин, а держит братство и соединенье с

бусурманом и с Крымским царем и с Татары, будучи с шш, гетманом, и с Войском

Запорожским в братстве, православных христиан побивают и в полон берут, и домы их

разоряют; а ныне он же, Крымской царь, пришод к нему, гетману, и Войску

Запорожскому на помочь против Поляков, во всем против присяги своей ему, гетману,

зрадил и самого было его, гетмана, поневолил, и знатное дело, что хотел ево польскому

королю отдать для бездельные своей корысти, чтоб ему, бусурману, чем себе большую

корысть получить. А о том бы он, гетман, ведал подлинно: он, митрополит, в их

бусурманских краях живет и их бусурманские все звычаи знает, что они, бусурманы,

людем православные христианские веры много присягают, и во

311

всем, присягнув, лгут; да они того себе и в грех не ставят, потому что в законе их

написано так: будет который бусурман, с гауром жив в братстве, умрет, не учиня ему

некоторого зла, за то он, бусурман, будет у Махменя в вечной муке".

Ответ Хмельницкого Богданов передал в Москву следующими словами: „И сам де

он, гетман, знает, что с бусурманы . православные христианские веры людем братство и

соединенье держать по неволе. Они де, православные христиане, держат с ними

братство для того, чтоб святые Божии церкви и православную христианскую веру от

польских и от еретических рук свободить. А они, бусурманы, с ними братство держат

для того, что везде на войнах за их головами мпогую корысть себе получают, и,

приходя де к нам, православным християном большое дурно чинятъ".

Умел Хмельницкий подделываться под всякий язык и образ мыслей, по московского

соловья не удалось ему кормить баснями, как польского.

О катастрофе под Берестечком козаки, при всяком удобном и неудобном случае,

рассказывали царским людям, как о какойто победе над Ляхами, доводя иной раз ложь

до такого бесстыдства, что на 6.000 погибших в боях Ляхов, съкозацкой стороны

падало всего два человека да раненных было человек восемь, и притом побитые

Поляки „были, известное дело, до бою первые люди: мало не все в кольчугах да в

панциряхъ". Так отважно не лгал и Фальстаф у Шекспира.

„А ныне де" (писал Богданов) „и над самим над ним, гетманом, Крымской царь

большое дурно учинил, и начом присягал во всем зрадил, и ево, гетмана, взяв, от

козацвого обозу отвез в дальние места., и к войску не отпустил, неведомо для чего, и

держал у себя с неделю, и знатное де дело, что у него, Крымского царя, о нем, гетмане,

был некакой злой умысел. А войско де, видя то, что Крымской царь зрадил, и его,

гетмана, взял с собою, почаяли того, что Крымской царь сложился с королем и пошел

украинные их городи разорять, и жены и дети в полон брать, и учинилось Войско

Запорожское в великом страхованье, и обоз покинули, и побежали на Украину, для того

чтоб Крымскому царю украинных городов разорить, и жен своих и детей в полон имать

не дать".

До какой степени нужна была теперь Хмельницкому московская протекция, видно

из дальнеших слов, передаваемых Богдановым своеобразно: „И то де самое большое

дурно учинилось от его, Крым-

312

.

ского царя, зрады, и ему де, гетману, крымской царь какой большой друг? И только

де он, гетман, и за такое большое дурно роздору никакова не учинит, и впредь, до

времени, роздору учинить не мочно и всякие обиды от него терпеть, потому: как ему,

гетману, с Крымским царем учинить раздор, и он де, Крымской царь, сложась с

польским королем, учнет на них воевать, и тем де Крымской царь страшен. А если де

великий государь его, гетмана, с Войском Запорожским и всю Малую Русь всяких

чипов людей примет, и он бы его, великого государя, его царского величества, именем

был Крымскому царю страшен, и обид бы от него, Крымского царя, никаких терпеть не

стал, никакова б братства и соединенья и ссылки с Крымским царем, без повелепья

царского величества, держати не стал. А с польским де королем сложиться ему,

Крымскому царю, ни которыми мерами не мочно, потому что великого государя

подданные, донские козаки, Крымскому царю страшны, да и он бы, гетман, и Войско

Запорожское, по указу великого государя, промысел над ними Днепром учинил, и ему

де, Крымскому царю, как сметь с польским королем сложиться? Да хотя де и будут они