Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

город, вырезал всех от великого до малого, а город сжег. В ответ на эту энергическую

меру, появились гайдамацкия ополчения в разных местах. В Липовом, в Рябухах,

принадлежавших к миргородскому полку, жол-

.

343

неры снова имели свалку с местными жителями. Под Лубнами появился гайдамака

Бугай. Под Нежином собралась гайдамацкая купа под начальством Лукьяна Мозыры.

Этот был зол на Хмельницкого за то, что он ссадил его с корсунского полковничества,

которое отдал своему швагеру Золотаренку. Мозира, как и Перебийнос, воображал себя

ничем не хуже Хмеля, и метил сам сделаться гетманом. Наконец миргородский

полковник, Гладкий, заявивший то же стремление под Берестечком, составил заговор

против жолнеров, и днем их избиения во всем миргородском полку назпачил день

Светлого Воскресения, когда жолнеры подгуляют. Произошла кровопролитная резня;

но, видно, на пьяных напали пьяные: проспавшись, испуга шсь они гайдамацкого

геройства своего, и Гладкий был схвачен хмельничанами. Около Мглпна и Стародуба

произошло такое же столкновение хозяев с постояльцами; а все эти случаи вместе

выражали раздражение Козацкого Народа против гетмана, который столько раз

поднимал его кончать Ляхов, и опять возвращал Украииу к прежнему порядку вещей.

Был в Полыпе слух, что козаки собирались идти на Чигирип и положить конец

орудованьто Хмельницкого. Хмельницкий успокоил, или разъединил козацкий народ

лишь тем, что в прибавку к 20.000 узаконенных реестровиков записал в секретный

реестр еще больше 20.000.

Между тем он просил короля назначить военносудпую коммиссию для

расследования и кары украинских бунтов. Эта коммнесия приговорила к смертной

казни Хмелсцкого, Мозыру, Гладкого, войскового судью Гуляницкого и многих мелких

ватажков гайдаматчины. Хмельницкий играл при этом роль человека подначального, но

в сущности пользовался возможностью извести своих недоброжелателей, и особенно

тех, которые, посредством бунтов, подкапывались под его гетманство. В видах будущих

козней, интриган очищал свой извилистый путь от препятствий, и в то же время сеял в

пароде новую ненависть к Ляхам, которые, ио козацкому воззрению, теряли не только

право мести ударом за удар, но и право государственного суда над разбойниками. Все-

таки ему становилось более и более жутко среди своих „детей, друзей, небожатчЛ

Мирясь по неволе с панами, ища защиты даже в ненавистных для пего постояльцах, он

видел, как его удельное княжество таяло вслед за своим возникновением. Теперь ему

больше, нежели когда-либо, нужна была царская помощь. Он домогался у царя хоть

иеболыпого отряда ратных людей, лишь бы та слава была, что Москва стоит с ним

заодно. Но царское правительство на все его

344

.

представления о православных церквах, на все его проекты широких завоеваний

отвечало с мучительным для него достоинством, что великий государь, его царское

величество, милостиво похваляет его за то, что он государской милости к себе ищет, и

т. д. Царское правительство помогало голодпому малорусскому народу московским

хлебом, и оставляло безо внимания мольбы и слезы козацкого гетмана.

Хмельницкий видел, что и без него все в Малороссии наклонилось в московскую

сторону. Он боялся остаться ни причем с ватагой головорезов да с Татарами среди края,

не имеющего ни естественных границ, ни крепостей, и среди народа, проклинающего

его даже в своих песнях. Вместе с другом и обманщиком своим, Выговским, он

обольщал царских людей перспективою не одних военных, по и промышленных

успехов; разоритель обольщал строителей, расточитель—собирателей, полудикий

помадъ— государственнных экономистов. „Великому государю" (доносили опп со слов

писаря Запорожского Войска), „его государским счастьем к великому московскому

пространству и многолюдному государству, и без войны, и без кровопролития,

учинится прибавленье большое, и овладеет он, великий государь, многою землею и

городами; и тех городов ему, великому государю, с мещан и со всяких чинов людей и с

их торговых и с иных и со всяких промыслов учинится ево государской денежной казне

прибыль многая, потому что православных християп многолюдство большое, и

промыслывсякимп промышляют в своих городех, и в иные государства для всяких

своих промыслов ездят так же II К ИИИМ в городы из иных государств многие

купетцкие и всяких чинов люди со всякими многими товары и для иных всяких своих

промыслов приезжают же".

А что польский король вздумал бы воевать против царя (говорил им Выговский),

так этого опасаться напрасно: „польскому де королю против великого государя стоять

некемъ". Он поспешит прислать в Москву своих послов, и пойдет на всевозможные

уступки. Если же великий государь пошлет на него с козаками своих ратных людей,

тогда Польская Корона и Великое Княжество Литовское перейдут под его высокую

руку без войны: ибо они дрожат от страху пред одними козаками. Другое дело

(продолжал Выговский), если государь не примет Козаков теперь же в подданство, а

польский король станет подговаривать и прельщать их на совместную войну против

Москвы, дабы поссорить их с великим государем и навсегда отвлечь от московского

подданства. Въ

.

845

таком случае он (Выговский) сильно опасается, чтобы козаки не пошли с панами на

московское государство войною; а крымский царь и поготову пойдет воевать

московское государство. Он и теперь пошел бы на Москву, да козаки отказались биться

с единоверными православными христианами и проливать между себя христианскую

кровь; „за то де Крымский на гетмана гневался долгое время".

Видя, что ни слезами, ни политическими и торговыми посулами нельзя склонить

Москву в свою пользу, Хмельницкий вернулся к прежней политике запугиванья.

„Порази меия Богъ* (говорилъ' он), „если не пойду на Москву и не разорю ее пуще

Литвы*! И после таких угроз он снова уверял москвичей в своей готовности завоевать

в пользу царя всю королевскую землю. Но уверять в своей преданности, хвалиться

своею силою и грозить своею местью—было ремеслом Хмельницкого, которое он

прилагал к христианским и к магометанским государствам без всякого стеснения.

Заключив Белоцерковский договор, он тотчас написал в Стамбул, что у него была с

Поляками ужасная война, после которой заключил он мир, но мир почетный, без

нарушения прежней дружбы с крымским ханом, которую (писал он) мы желаем

сохранить до конца дней своих, равно как и быть верными подданными вашего

цесарского величества. Он просил у султана грамоты к Крымскому хану, повелевающей