Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

битвы, непосредственно затем делались обладателями староств, а люди, отсидевшиеся

от неприятеля с потерей членов, оставались в тени среди правительственной лиги.

Находясь в таком расслабленном положении, Шляхетский Народ, говоря вообще,

сознавал себя уже народом погибшим. Он утратил чутье к правде, утратил любовь к

добру и отвращение к злу. Под гнетом горя от новых песчастий, постигших каждый

дом в прибавку к старым, он впал в апатию, подобную той, которая предшествует

смерти, и только в апатии находил облегчение предсмертной агонии, которой суждено

было быть столь продолжительною.

Хмельницкий, между тем, боялся, чтобы после Батога, как после Корсуня и

Пилявцев, могучая польская жизнь не воспрянула с новою силою; чтоб утрата одних

энергических людей пе вызвала на сцену боевой деятельности других,—и готовился к

войне. Но истощая, в чрезвычайном положении своем, последние силы Козацкого

Народа, он старался отдалить его неизбежное столкновение с Народом Шляхетским.

Ноэтому-то покорность его справедливо называли папы волчьею (wileza pokora), и его

посольство на чрезвычайный сейм в июле 1652 года было не голосом победите-

*) 9то было тавое застарелое зло в Польше, что и в самое блестящее время, при

Еонецпольсвом, на сеймах читаны были petita в роде следующих: „Jest wiele godnych,

zaslnzonych w wojsku W K Msci, jako pulkownicy, rotmistrze, ktorzy sowitym kosztein

przykladae sig musza do zohlu, drogo oplacao towarzysza; jest i towarzystwa wiele, ktorzy

posiwieli na sduibie W K M... Ukrainne zamki, od zyd6w administrowane, wieczna ruinq.

upadly z nieoszacowana szkoda W K M i Rzpltej. Starosty tam zadnego nie widac, bo tego

mnjq, wiele i wigcej jeszcze biorq, z milosciwej laski W K M. Piastowalby na rglm ubogi

zolnierz zamek od W K M sobie powierzony, anibn zyda c/.ynil uozgsliiildem dobrodziejstw

W K M i krwawych zaslug swoich.

360

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЫПИИ.

ля, а мольбою побежденного. Он знал, с кем имеет дело в этом случае.

Король, изображая в лице своем ту многочисленную клику богачей эгоистов, на

которую до конца сохранил влияние Кисель вопреки сторонникам Вишневецкого,

приостановил вооружение, и, вместо того, чтобы готовить кару злодею, обещал ему

свою милость: политика нравственного бессилия, практиковавшаяся в Турции. Для

подкупа Хмельницкого готовностью короля к чрезвычайным пожалованиям, были

отправлены Зацвиликовский (которого Хмельницкий обласкал под Збаражем) иЧерный

(через которого он действовал на панов после Корсунского погрома). Но пока они

прибыли, виды Хмельницкого на свою безопасность переменились, и он припал

королевских послов с пренебрежением. На Батогскую бойню, которая, повидимому,

изумила и огорчила его, стал он смотреть, как на выигрыш потерянного под

Берестечком дела, и потребовал возврата козакам Зборовских прав. Тогда паны снова

сделались воинственными, и стали готовиться к вооружениям чрезвычайным. Это было

тем естественнее, что во время сейма скончался проповедник мирного торжества над

козаками, Адам Кисель. С ним умерла и его примирительная политика, сделавшаяся

невозможною еще до Хмельнитчнны. Вместо посполитого рушения, было решепо

снарядить от каждых десяти ланов по одному конному и по одному пешему воину с

мушкетом, на подобие гайдуков.

После Батоговского погрома, когда все в Польше поникло, точно под дыханием

всесокрушающей бури, только Стефан Черпецкий пс потерял присутствия духа. Он

вдохновился самою великостью неечаетий дорогого ему польского отечества, и уже в

июне 1652 года писал из Немирова к коронному маршалу, Юрию Любомирскому, что

если только Польша соберет соответственные силы и в лагерях установится

повиновение (задача выше польской общественности), то он свидетельствуется Богом,

что Поляки могут не оставить Руснпа и на лекарство (Bogiem swiadcz§, ze na Iekarstwo

Rusina moicm nie zoslawie).

В этих словах, при всей нелепости их ив нравственном и в политическом смысле,

Чернецкий проявил тот сильный нерв, который совершал великия в добре и в зле дела,

соединенные с польским именем. Чернецкий, любимый герой падающей и падшей

Польши, для насъ—герой вредоносного мщения. Он предоставляет в себе самый

печальный результат, к которому две смешанныя

361

нации привело посягательство католической партии на духовныехлебы русские и на

свободу религиозной совести русской.

Сперва междоусобная война в Польше была чисто экономическая, сословная,

социальная; но паписты с одной стороны, а православним с другой—превратили ее в

религиозную, а боль от напесепяых обоюдно ран сделала ее религиозною. Чем дальше

забиралась Польша в лес экономических, общественных, религиозных и политических

недоразумений, тем больше валилось в этом лесу дров, то есть виновных и безвинных

ответчиков за педоразумения с обеих сторон. Теперь передовые люди польские, такие,

как Чернецкий,— большею частью и почти исключительно люди происхождения

русского, свидетельствовались Богом, иначе—давали Богу обетъ—не оставить Русина

и на лекарство, как раз в pendant с козаками, которые в своем разбойном благочестии,

жаждали так вырезать Ляхов, чтоб не осталось на свете и одного. Представитель Руси с

худшей стороны, Хмельницкий, низвел представителей Польши с лучшей до евоего

уровня,—и вот мы видим знаменитого стратегика Еерестечекой воины козакунщйм с

преданными ему смельчаками на поприще козацких набегов, пожогов и резни, по

примеру Перебийпосов, Нечаев, Морозенков.

Теперь паны воевали уже не для того, чтоб открыть .:ебе свободный вход в отнятые

у них козаками владения, а для того, чтоб отомстить непокорной им Руси, стоявшей за

одно. с козаками. Если прежние походы их были только разжиганием национальной

вражды, то с этого времени они делались и разжиганием, и ковкою, и вечным закалом

этой вражды. Судьба велела расторгнутым частям населения Речи Посполитой

поссориться, если возможно, больше прежнего, чтобы никогда уже нельзя было им

соединиться ни во имя папской, пи во имя козацкой республики, а разве только во имя

всеобъемлющей и всепретворяющей в свою суть Российской Империи.

Этот новый период вражды открыл собою Стефан Чернецкий, шляхетский

Косинский или Наливайко. Ему верили 10.000 войска и предоставили свободу

опустошать козацкия займища. Чернецкий отличался уменьем вселять в своих

соратников единодушие. Оп обладал искусством довести боевую шляхту до некоторого

соподчинения. Он мог бы быть великим полководцем и гражданином; но его польское

отечество так измельчало, что не могло уже производить великих деятелей войны и

политики. Все, что ни делали со времен Чернецкого талантливые люди в Польше, не

подпимало её из упадка, напротив, ускоряло крушепие и последних устоев, т. ш. 46