Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

Едва оно было прочитано в Сенаторской Избе, как прибыл в Литовскую Бресть

(московское название города.) поверенный Лупула с выражением готовности господаря

к посредничеству между Хмельницким и Речью Посполитою. Сенаторская рада

признала Лупула посредником надежным, и король послал ему условия, па которых

паны готовы помириться с козаками. Но вслед за тем пришло известие, что Лу~ пул

изгнан из Волощини и просит у короля скорой помощи. Это известие рассеяло надежду

па умиротворение края. Паны знали, что Турция готова помогать Хмельницкому, и что

хану дапо повеление идти со всеми ордами на соединение с пограничными башами. В

виду такой грозы, король послал повоножаловашиого подканцлера Трембецкого в

Регенсбург просить Германский Союз на помощь предостению христианства, как

пазывала себя Полына, и не иначе, как до истечения трех месяцев. Полякам казалось,

что вся Европа рухнет вместе с их доблестным государством, не умевшим обраться ни

с жолнерами, ни с козаками. В „деклорации о грозящей Священной Империи

опасности* прямо сказано, что когда передовая стена христианства падет, она

„засыплет своими развалинами Немцевъ*.

368

.

И венгерский, и волошскии послы старались в Бресте перетянуть Речь Посполитую

каждый на свою сторону. Венгерский посол домогался наступательно-оборонительного

союза с Рокочием и мультанским господарем против Хмельницкого. Ян Казимир был

не прочь от этого союза, но отложил все дело до своего возвращения в Варшаву на 28

мая.

На генеральный сейм в литовскую Брест прибыло лить несколько сенаторов, и

королю нельзя было ничего предпринять ко вреду Лупула. Литовский гетман, Януш

Радивил, был его зять, а король пуждался в Радивиле для того, чтобы соединить

литовское войско с коронным. Поэтому король сделал литовского гетмана виленским

воеводою, не взирая на ропот католиков, которые, устами проповедников, „народных

пророковъ" своих, осыпали его с амвонов упреками. Дом князей Радивилов смотрел на

дело Лупулово, как на свое собственное, а дом этот был в то время

могущественнейшим в Литве. Громадными владениями, можновладным родством и

первенствующими дигнитарствами в княжестве достиг он такой силы, что если его

приватные интересы не были согласны с интересами государства, то перевешивали их:

слова самих Поляков об их былом отечестве. Поляки подозревали князя Януша даже в

тайной политике, основанной им па родстве с Луггулом и Хмельницким. Но они в то

время так потерялись, что подозрительность доходила у них до безумия.

Король советовался в Варшаве с приглашенными туда членами сенаторской рады, а

отсутствующих просил сообщить свое мнение о волошском вопросе письменно.

Памятный наш бискуп Гпевот не советовал входить в союзы с владетелями

подначальными. Его мнение поддерживали и другие. Но избранник Хмельницкого, Яп

Казимир, был для него полезен тем, что изо всех зол избирал всегда наибольшее. Так

поступил он и в настоящем случае. Он вообразил, что Ракочий не только сам послужит

ему опорою против Хмельницкого, но заставит служить Польше и обоих господарей.

Некоторые стеснялись относительно Лупула тем, что он столько раз доказал свое

доброжелательство Речи Посполитой; что он, как польский шляхтич и гражданин по

индигенату, имеет право на оборону со стороны короля; но король, по отзыву

нынешних поляков, торговавший человеческою кровью, успокаивал свою совесть, или

свою бессовестность, тем, что Лупул отдал ДОЧЬ' свою за Хмельничепка, а хоть и

перевел свои богатства в Подольский Каменец, но пе написал об этом ис королю,

следовательно

.

309

держался в двусмысленном положении между ним и Хмельницким. Нам

позволительно думать, что эти то богатства и били на уме у короля-иезупта, когда он

решил вопрос о помощи.

Как бы то пи было, только венгерскому послу был дан такой ответ, что король,

сочувствуя справедливому делу Седмиграда и Мультаи, готов на союз против

Хмельницкого. О Волощине пе сказал оп пи слова. Этот наступательно-

оборонительный союз назван conjunclio armorum и, насколько можно судить из

последовавших за ним военных действии, основывался на обоюдных обещаниях

воевать против Козаков и Татар.

Счастливый политическими иллюзиями своими Ян Казимир отправился после того

во Львов для дела не менее важного и пе более для Поляков исполнимого. Надобно

было уплатить войску недоплаченный жолд и вести его на Хмельницкого, пока тот не

вооружил еще черни и не призвал Татар.

Заготовленное для новой козацкой войны коронное войско новопожалованпый

коронный гетман, Станислав Потоцкий, разместил хоругвями в разных местах, на

далеком одна от другой расстоянии. Он боялся жолнерских соглашений о бунте за

неуплаченный жолд. Теперь стянул он войско под Глипяны, не вдалеке от Львова, в

числы 38.000, ожидавших заслуженного жолду.

По словам самих Поляков это было не столько войско, сколько собрание дерзких и

нетерпеливых кредиторов папской республики. О военной дисциплине не было в нем и

речи: оно служило из милости. Стоя бездейственно вблизи большего города, .жолнеры

входили в долги у Армян и Жидов для щегольства, разгула пьянства, и все это на счет

неуплаченного жолду. Не обращая внимания на строгия запрещения, выходили они

тысячами из лагеря, шлялись по улицам, устраивали сходбища, затевали ночные драки,

и возвращались в сопровождении нарушенных съестною добычею возов да веселых

женщин.

Лагерь гремел от пирушек и товарищеских сходок, называвшихся у. жолнеров

конверсациею. Это был старинный и пагубный обычай польского войска. Жолнер

обыкновенно приглашал к себе сослуживцев и, прокутивши с ними в один день

полугодовое жалованье, шел в гости к такому же кутиле. Бережливость у них

подвергалась презрению: только расточительностью можно было угодить и

товарищамь, и начальству. Обычай такой конверсации ввела богатая шляхта из

национального гостеприимства. Но эта добродетель польская, практикуемая в лагере,

бывала причиною поединковъ

т. ш.

47

ВТО

и драк, причиною грабежей и насилий во времи похода и на дежах, Растративши

все, жолнер дуждался во всем. Не удовлетворяясь платою, заявлял он требования

неслыханные, и был всегда готов к бунтам и конфедерациям, чтобы вынудить плату за

четверть года не в зачет и обеспечить себе амнистию за самоуправство. В таком

положении находилось войско и тогда, когда король прибыл во Львов.

16-е июня было сроком взноса денег для всех „скарбовых людей* Великой и Малой