Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

пактов.

Отправив козацкое посольство, король опубликовал, посредством вписания в

житомирские гродекия книги, универсал, в ко-

88

тором объявлял всем и каждому, „какого бы кто ня был состояния: шляхетского,

козацкого и польскаго", что заключенный его королевскою повагою под Зборовым мир

утвержден сеймом согласно и единомысленно, что миновавшее замешательство,

допущенное Господом Богом, предается вечному забвению, что Запорожскому Войску

возвращены и подтверждены все права и преимущества, что все реестровые козаки,

вошедшие в состав этого войска, должны оставаться при своих правах и

преимуществах, все же подданные королевских замков и городов, а равно духовные,

панские и шляхетские, должны оставаться в обычном своем подданстве; что коронное

и чужеземное войско, идущее в Украину на квартиры, должно оставаться в прежнем

мире и согласии с Войском Запорожским; а для охраны общественного спокойствия

назначен Адам из Брусилова Кисель, воевода-генерал киевских земель, королевский

коммиссар, который будет иметь свое местопребывание в Киеве, и которому дана

полная власть охранять мир, чинить суд и расправу между коронным и Запорожским

Войском. „Посему" (писал король) „мы публикуем этот универсал, дабы все, зная о

святом мире, нами заключенном, прекративши всякия тревоги, хвалили Господа Бога и

возвращались в свои дома, каждый к своему занятию; и при сем строго повелеваем,

чтоб никто не отваживался затевать каких-либо бунтов, зная, что наше коронное

войско, вместе с соединенными запорожскими силами, будет каждому давать отпор,

как пограничному неприятелю, и таким образом будет усмирять всякие бунты".

Хмельницкий, письмом от 20 марта, нижайше и верноподданнически благодарил

короля и всю Речь Посполитую за декларацию, милостиво дарованную козакам под

Зборовым, а ныне утвержденную сеймом. „Все, чтй касается успокоения религии"

(писал он) „козаки поручили его милости отцу митрополиту и духовенству. Хотя на

нынешнем сейме не могло состояться окончательное успокоение, но козаки и за эту

милость униженно благодарят и покорнейше просят, чтобы все, заключающееся в

дипломе, с этого времени было приведено в исполнение, потому что у панов униятов

обычно —королевские повеления откладывать. В Запорожском Войске есть много

таких, которых предки лежат в коронных и литовских церквах, присвоенных унитами.

Желая, чтобы поминовение душ их совершалось по обряду, их старожитной религии,

они до тех пор будут постоянно ходатайствовать, пока эти церкви не будут в руках у

наших православныхъ". Вместе с тем Хмельницкий про-

89

сил, чтобы коронные войска не приближались к Украине и тем не производили в

поспольстве тревоги.

Это письмо было написано в ответ на королевское уведомление об утверждении

сеймом Зборовского договора, но отправлено лишь через два месяца *). Есть основание

думать, что оно не было бы совсем послано, еслибы две личности, которыми

Хмельницкий дорожил, не очутились в тюрьме у краковского воеводы. В самом конце

Еозацкий Батько написал: „Осмеливаемся со всем Войском вашей королевской

милости, припадая к стопам наяснейшего маестата, просить об Иване Тетеревском и

Петре Котовиче, которых безвинно мучат в тюремном заключении и доселе не

выпускают. Благоволи, по своей благосклонной панской милости, повелеть написать

князю его милости, краковскому воеводе, чтоб он приказал выпустить их со всеми

купеческими товарами*.

Так и в Пилявецкую войну Хмельницкий до тех пор смиренничал и стлал себя под

ноги Речи Посполитой, пока не вернулись из Варшавы его послы, о которых

кривоносовцы распустили слух, что они казнены.

После опубликования королевского универсала не препятствовал он украинским

панам возвращаться в их имения и на их „уряды*. Наученные горьким опытом

вотчинные и поместные землевладельцы составляли военно-экономические

ассоциации, и появлялись в виде колонистов среди одичалого края. Без так называемой

ассистенции и без условия взаимной помощи ни одно панское семейство не дерзало

явиться к подданным, попробовавшим безнаказанного самоуправства.

С удивлением узнали тогда козаки, что им нельзя оставаться в шляхетских имениях

при своих войсковых правах и вольностях. Надобно было—или отказаться от

козакованья, или, забрав свою движимость, переходить в те королевщины, которые

назначались коммиссарами для козацкого жительства. Но удивление переходило в

ярость, когда стали делать различие между вписанными и невписанными в козацкий

реестр. Первых просили удалиться из имения; от вторых требовали чиншей, податков и

отбутков, или

*) Хмельницкий пишет в нем: „посылаем войсковой реестръ*, а реестр был в руках

у короля в начале января. И потом: „Те, которые, по заключении мира, умертвили

урядников, своих панов, наказаны но мере вины в бытность в Киеве пана воеводы*, а

киевский воевода был в Киеве снова в январе, т. Ш.

12

90

.

панщины. Хмельницкий долго не объявлял Зборовского договора, на* конец

разослал от Малороссии универсал, повелевающий повиноваться панам дединам и

панам урядникам под страхом смертной казни.

Таким образом обещания, которыми завлекал он в козацкое войско вотчинных и

ранговых, иначе панских и королевских подданных, оказались обманом. Обнищавшие,

„изнужившиеся“, по выражению Бунакова, реестровики, вместо переходов в козацкие

поселки, завопили в панских имениях о зраде. „Зрадила нас наша старшина! зрадив нас

и сам гетьман!. Дьишут одним духом з нашими нашийниками, з нашими душманами!

накладають с панами! вырубают Хях6мъ“!4) Такие восклики гремели всюду, где

собирались герои поджога и грабежа шляхетских дворов, панских домов и всякой

движимости. Начались повсеместные бунты. Повторились убийства над панами и

отмщения за них со стороны панов Кто на разоренное козаками хозяйство вернулся в

сопровождении надежного почта, те брали верх над бунтовщиками, и в этом случае на

своевольных мужиков действовал не столько страх оружия, сколько уверенность, что

паны в состоянии охранять их самих от козакующей голоты, затевавшей и

поддерживавшей бунты. Те же паны, которые не обеспечили себя ни надворною

дружиною? ни подмогою соседей, спешили убраться за добра ума в более безопасные

местности.

Политика Хмельницкого, часто противоречившая собственным правилам,

поставила его между двух лагерей. С одной стороны все христианское общество, в

гражданственном строю своем, требовало от него приноровления к правилам жизни,