Александр Никишин - Тайны русской водки. Эпоха Иосифа Сталина

Надо представить моего тогдашнего собеседника, которого, увы, уже нет с нами. Зиновьев Александр Александрович. Философ, социолог, публицист; родился 29 сентября 1922 г. в деревне Чухлома Костромской области; участник Великой Отечественной войны; окончил философский факультет МГУ, доктор философских наук, профессор; работал в Институте философии АН СССР; автор более 30 научных и художественно-публицистических работ, среди которых «Желтый дом» (1980), «Коммунизм как реальность» (1982), «Евангелие для Ивана» (1983), «Нашей юности полет» (1983), «Ни свободы, ни равенства, ни братства» (1983), «Сила неверия» (1986), «Катастрой-ка» (1988), «Горбачевизм» (1988), «Гомо советикус» (1991), «Живи» (1992), «Русский эксперимент» (1995), «Глобальный человейник» (1995). С 1975 г. – член Финской Академии наук; владел английским и немецким языками; был женат, имел двух дочерей; увлекался рисованием и живописью. Был изгнан из страны при Брежневе, вернулся при Ельцине. Был неугоден при любой власти, так как говорил ей в лицо то, что думал.

Мое желание поговорить о водке воспринял спокойно и с интересом – на эту тему он мало с кем общался.

– Хотя, нет, не мало. Вот недавно я встретился с приятелем, которого не видел с 1942 года. И что мы вспоминали? Политруков и их наказы «За Родину! За Сталина!»? Нет! Построения? Накачки? Нет! Мы вспоминали только пьяные истории, наши с ним застолья! Опять же, в «Евангелии для Ивана» есть такие строки про войну, стих называется «Моему первому собутыльнику»:

– Так вот откуда растут ноги у идеи памятника водке в форме огромной бутылки – с вашей, видимо, подсказки!..

– Про «ноги» я не знаю. А вот то, что при встречах с однополчанами говорим много о водке, – это правда. А о чем еще?

– «Мы ж небо зрили через дно граненого стакана. Трубой архангела гремела нам бутылка. И просветляла нас от пяток до затылка»? Ваши же строчки! А кстати. У немецких асов такие же были порядки: сбил русского – премиальный стакан? Или по-другому?

– То, что немцы получали спиртное, это факт. Материальный уровень и снабжение у них были гораздо выше и, я бы сказал, качественнее нашего. Мы хлестали спирт, водку и все, что могли добыть. Противник получал вино, коньяк, шнапс. Но есть разница между русским и немцем: русский пока не пропьет все – не остановится. Немцы – народ аккуратный. В начале войны, когда им все казалось прогулкой, они устраивали перерывы на обед, цедили коньячок в окопах. Выкушав порцию, закрывали-закупоривали – «после допью!». Да чтоб у нас такое! Сто граммов не выпить перед атакой, а оставить на потом?! А если убьют! Жалко. Пропадет. И глотали всю порцию сразу.

– Я печатал книги в Словении и каждый раз вез с собой бутылку водки в подарок коллеге, которого звали Матьяж. Лет семь, что ли, ездил и по два-три раза в году. В последний мой приезд к нему домой Матьяж спрашивает: что будешь пить – виски, коньяк, водку? Говорю: давай водку. Он открывает бар, а там – целый строй моей водки – за все семь лет, и каждая чуть-чуть почата…

– Я сам подобному был свидетелем. И бары домашние видел с чуть-чуть початыми посудами. Что ж, это говорит о том, что наши представления и представления немцев о нормах – противоположные. И бары в наших домах плохо поэтому приживаются.

– Александр Александрович, а на войне кого-нибудь наказывали за пьянство: ну там, разжаловали, отправили в штрафбат?

– Я не помню ни одного случая, чтобы наказывали за пьянство. Наказывали за другое. Например, за тесное, так сказать, общение с местным населением, то есть с немками. Не по идеологическим, конечно же, соображениям, а из-за венерических болезней. Немцы, уходя, заражали своих женщин и девочек от 12 лет, чтоб они потом заражали русских. И это чистая правда. Проштрафившихся у нас наказывали так: не повышали в звании, не давали очередную награду. Но случаев, когда человек становился медицинским алкоголиком, даже при том разгуле – не было. Во время войны у нас в авиации господствовал такой принцип: «Будь ты хоть дерьмом на земле, но будь асе в воздухе». После победы все повернулось с точностью до наоборот.

– В смысле? «Дерьмо» в воздухе?

– Когда Германия капитулировала, в армии началось просто страшное, безудержное пьянство! Повальное. Наступила разрядка. Мы победили. Находились в эйфории. Ребята молодые гусарствовали дни и ночи. Жили припеваючи с великолепным снабжением. А на гражданке тем временем было голодно. Шли недели, мы меньше стали летать, больше принялись нас гонять по части строевой подготовки. Потом армию начали сокращать, народ распустился и «гудел», что называется, от души! И опять же – наказывали не за пьянство как таковое, а за те проступки, которые люди совершали в пьяном состоянии.

В «Евангелии для Ивана» у меня есть такие строки:

– Так уж и прощали? – задаю риторический вопрос.

– Это правда, – отвечает он, – Зиновьеву власть никогда и ничего не прощала…

После выхода на Западе его книги «Зияющие высоты», которую дружно осудили все советские писатели и философы того времени, главный партийный идеолог Суслов сказал: мы тут за диссидентами гонялись, а такую сволочь проглядели. И сделал все, чтобы выпихнуть его за железный занавес. Как знал, что для Зиновьева это будет пострашней ГУЛАГа. В изгнании он напишет:

Подумает, подумает – и добавит к тому стишку стишок другой. С названием «Но»:

Перепрыгивая через десятилетия, войдем с ограниченным контингентом уже Советской армии в Афганистан, реализовывая троцкистскую идею экспорта мировой революции.