Петр Третьяков - У истоков древнерусской народности

Труд А. С. Уварова и П. С. Савельева, «открывший, казалось, безвестно исчезнувшую культуру целой народности и показавший огромное значение археологических раскопок для ранней истории России, справедливо привел современников в восхищение» [98] А. В. Шмидт. Археологическое изучение древностей севера СССР. Финно-угорский сб., Л., 1928, стр. 160. и вызвал многочисленные попытки отыскать следы мери в письменных источниках, в топонимике, в этнографических материалах, в тайных языках владимирских и ярославских офеней-коробейников и т. д. Продолжались и археологические раскопки. Из многочисленных трудов того времени, посвященных древней мери, назову статью В. А. Самарянова о следах поселений мери в пределах Костромской губернии, явившуюся результатом архивных изысканий, и прекрасную книгу Д. А. Корсакова о мере, автор которой, подытоживший огромный и разнообразный фактический материал, не сомневался, что «чудское (финно-угорское, — П. Т. ) племя» было «некогда одним из элементов формации великорусской народности». [99] В. А. Самарянов. Следы поселений мери, чуди, черемисы, еми и других инородцев в пределах Костромской губернии. Древности, т. VI, М., 1876; Д. А. Корсаков. Меря и Ростовское княжество. Казань, 1872, стр. 1.

В конце XIX — начале XX в. отношение к древним финно-уграм Волго-Окского междуречья заметно изменилось, интерес к ним снизился. После того как раскопки средневековых курганов были произведены в пределах разных древнерусских областей, выяснилось, что курганы Ростово-Суздальской земли в своей массе не отличаются от обычных древнерусских и, следовательно, А. С. Уваровым было дано ошибочное их определение. А. А. Спицын, выступивший с новым исследованием, посвященным этим курганам, признал их русскими. Он указал, что финно-угорский элемент в них незначителен и высказал недоверие в отношении сообщений летописи о мери. Он полагал, что меря была вытеснена из пределов Волго-Окского междуречья на северо-восток, «задерживаясь на пути отступления лишь небольшими клочками». [100] А. А. Спицын. Владимирские курганы. ИАК, в. 15, 1905, стр. 166.

В целом соображения А. А. Спицына относительно ростовосуздальских курганов X–XII вв. являлись несомненно правильными, и они никогда не оспаривались. Но его стремление чуть ли не полностью исключить финно-угров из состава населения Северо-Восточной Руси, свести их роль до минимума, являлось безусловно ошибочным.

Точно так же ошибочной была оценка, данная А. А. Спицыным материалам из средневековых курганов, исследованных в конце прошлого века В. Н. Глазовым и Л. К. Ивановским к югу от Финского залива, между озерами Чудским и Ильмень. Почти все эти курганы А. А. Спицын признал славянскими вопреки мнению финских археологов, относивших их к памятникам води. [101] А. А. Спицын. 1) Курганы Петербургской губернии в раскопках Л. К. Ивановского. МАР, № 20, СПб., 1896; 2) Гдовские курганы в раскопках В. Н. Глазова. МАР, № 29, СПб., 1903; J. R. Asреlіn. Antiquites du nord finno-ougrien. Helsinfors, 1880–1884. Прав был А. В. Шмидт, указавший в своем очерке истории археологического изучения древних финно-угров, что взгляды А. А. Спицына явились отражением определенной, распространенной тогда националистической тенденции, которую А. В. Шмидт назвал «славянской точкой зрения», указав ее главных представителей в русской археологии того времени — И. И. Толстого и Н. П. Кондакова. [102] А. В. Шмидт. Археологическое изучение…, стр. 186–197, 213. Эта точка зрения была представлена тогда и в трудах историков Древней Руси: Д. И. Иловайского, С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и др. Они, конечно, не отрицали, что в границах Древней Руси имелись местности с «инородческим», финно-угорским населением, которое кое-где сохранялось до XIII–XIV вв., а местами и позднее. Но в неславянских племенах дореволюционные исследователи не видели субъекта истории. Они не интересовались их судьбой, отводили им пассивную, третьестепенную роль в истории Руси.

Запоздалым отголоском этих же взглядов явилось выступление известного этнографа Д. К. Зеленина, опубликовавшего в 1929 г. статью, в которой он ставил под сомнение сам факт участия финно-угров в формировании русской народности. Выступление это подверглось тогда со стороны этнографов суровой критике. [103] Д. К. Зеленин. Принимали ли финны участие в образовании великорусской народности? Тр. Ленингр. общ. иссл. культ, финно-угорских народностей, в. 1, 1929; С. П. Т о л с т о в. К проблеме аккультурации. Этнография, № 1–2, 1930; М. Т. Маркелов. К вопросу о культурных взаимоотношениях финнов и русских. Этнография, № 1–2, 1930.

К большому сожалению, нигилистическое отношение к истории финно-угров и других неславянских участников создания древнерусской народности по иным, конечно, чем раньше, причинам сохранилось и среди советских историков Древней Руси. В трудах таких специалистов по истории населения и феодальных отношений в Северо-Восточной Руси, как М. К. Любавский и С. Б. Веселовский и др., неславянское население — весь, меря, мещера, мурома — лишь упоминается и не более. В работах Б. Д. Грекова, посвященных истории крестьянства, С. В. Юшкова, в которых речь идет об истории права, М. Н. Тихомирова о крестьянских и городских антифеодальных движениях и других население Древней Руси рассматривается с самого начала как по сути дела однородное. Вольно или невольно историки исходят из представления, что древнерусская народность в IX–X вв. уже сложилась. Они не видят и не учитывают местных особенностей, не видят или не принимают во внимание того, что отдельные славяно-русские, финно-угорские и другие группировки имели свою экономическую, социальную и этническую специфику. Нерусские племена вели борьбу за независимость не только в IX–X вв., в период становления Древней Руси, но и позднее — в XI–XII вв. Историки как будто бы опасаются, что, признав наличие антагонизма между отдельными этническими группами, входившими в границы Древней Руси, они ослабляют свою марксистскую оценку исторических событий, главной силой которых была классовая борьба. В итоге это ведет к некоторой своеобразной идеализации Древней Руси.

Возьмем, например, известное антифеодальное восстание 1071 г. в Ростовской области. Несмотря на то что описание этого события в летописи не оставляет никаких сомнений в том, что его участниками — и смердами, возглавляемыми волхвами, и «лучшими женами», которых грабили и убивали голодные смерды, — были мерянские, финно-угорские элементы (речь об этом еще будет идти ниже), историки Древней Руси не придают этому никакого значения или же пытаются вовсе отрицать данное обстоятельство.

Так, М. Н. Тихомиров, признавая, что Ростово-Суздальская земля в XI в. имела смешанное русско-финно-угорское население, пытался тем не менее рассматривать специфические этнографические особенности, сопутствующие восстанию 1071 г., в качестве особенностей, распространенных якобы в русской среде. Восставших смердов с волхвами он считает русскими, так как в летописном рассказе нигде не указано, что Ян Вышатич объяснялся с восставшими с помощью переводчиков. [104] М. Н. Тихомиров. Крестьянские и городские восстания на Руси в XI–XIII вв. М., 1955, стр. 123 и др.