Петр Третьяков - У истоков древнерусской народности

Интересно, что в старых документах и церковной литературе, в топонимике и гидронимии не отразилось имя муромы. Кроме наименования города Мурома в юго-восточной части Волго-Окского междуречья, на территории летописной Муромы, можно указать лишь с. Муромское. Но и оно происходит, по-видимому, не от этнонима «мурома», а от фамилии дворян Муромцевых. В житиях муромских святых и в «Повести о водворении христианства в Муроме» (XVI в.) сказано об идоле, которому поклонялись жители города до конца XI в., о том, что из Волжской Болгарии делались попытки обратить их в магометанство, но нигде не сказано, что здесь жила именно мурома. [143] Памятники старинной русской литературы, в. I. Под ред. Н. Костомарова. СПб., 1860, стр. 229–238. И не случайно некоторые историки полагали, что летописная мурома была не особой финно-угорской группой, подобной мордве или мере, а одним из мордовских племен, чему отнюдь не противоречат археологические данные. [144] Е. И. Горюнова. Этническая история…, стр. 155–156.

И напротив, о мещере, совсем неизвестной по «Начальной летописи», сохранилось много разнообразных сведений. В XIV–XV вв. волость Мещерка была известна в поречье Оки около Коломны. Другая Мещерская волость была в составе Нижегородского княжества. В юго-восточной части междуречья находились с. Мещерка, дер Мещера, оз. Мещерское. А наименование Мещеры для местности или области, постоянно встречающееся в старых документах, сохранилось и доныне. Очевидно, мещера также являлась одним из племен мордовской группы. Она жила в глухих лесах еще долгое время после исчезновения муромы. По словам М. К. Любавского, «преобладающая масса мещерского племени в XIV–XV вв. была вне сферы русской колонизации, находилась под властью собственных князей, хотя политически и подчинена была Москве (со времен Димитрия Донского)». [145] М. К. Любавский. Образование основной государственной территории… стр. 10, 41, 74, 76, 90, 92 и др.

Я не буду приводить здесь наименования других многочисленных населенных пунктов или рек, возможно, связанных с финно-угорскими этнонимами, не буду останавливаться на разнообразных других данных, главным образом этнографических, фольклорных и лингвистических, которые когда-либо приводились исследователями, искавшими следы дорусского населения на территории Северо-Восточной Руси. Это поистине необъятный и в то же время очень «темный» материал, методика изучения которого еще далеко не разработана. Но, говоря об «островках» с финно-угорским населением, нельзя не упомянуть имевшиеся здесь некогда Чудской стан, Чудскую волость, а также Чудской конец в Ростове Великом.

Некоторые исследователи считали, что в этих наименованиях следует видеть следы особого «племени» — чуди, отличавшегося от мери. [146] В. А. Самарянов. Следы поселений мери…, стр. 54. Но прав был несомненно М. К. Любавский, полагавший, что общим именем — чудью здесь могли называть любое нерусское финно-угорское население. [147] М. К. Любавский. Образование основной государственной территории…, стр. 10. Как известно, наименование «чудь» было особенно распространено в Новгородской земле. Чудью называли там и эстов, и водь, и северное финно-угорское население — чудь заволочскую, по мнению некоторых исследователей, относящуюся к северо-восточной группе веси. А так как некоторые местности Северо-Восточной Руси, в частности Костромское Поволжье, были колонизованы выходцами из Новгородской земли (стр. 134), то наименование «чудь» распространилось и здесь, вытесняя этнонимы «меря» и «весь».

Выше уже шла речь о том, что за Волгой, около Кашина, судя по документам XV–XVI вв., находился один из Мерских станов. В тех же документах упоминается и Чудской стан, расположенный где-то по соседству, также около Кашина. Возможно, что его населением была не меря, а весь, так как местности около Кашина находились на пограничьи этих двух группировок.

Чудская волость находилась к северу от Галича Мерского. Ее древним центром был Чудской городок на берегу Чудского озера — ныне г. Чухлома на Чухломском озере. Городок находился, кажется, не на месте современного города, а за несколько километров, там где в XIV в. был построен Авраамьевский монастырь. В житие Авраамия Чухломского сказано, что жители городка говорили по-чудски. Князья галичские привлекали «чудь и луговую черемису» в свое войско. [148] В. А. Самарянов. Следы поселений мери…, стр. 54–55; Филарет, архиепископ Черниговский. Русские святые. Чернигов, 1863, июль. Но чухломская чудь XIV в. не была «островом». Здесь лежала далекая окраина, откуда начинались области, сплошь занятые финно-уграми, причем, по-видимому, не мерей, а племенами коми.

О Чудском конце в Ростове Великом говорится в житиях епископов Федора, Леонтия, Авраамия и Исайи, а также в «Повести о водворении христианства в Ростове». Все это источники поздние, специфические, но сообщаемые ими сведения весьма правдоподобны. Они говорят о том, что в Ростове имелся Чудской конец, где стоял каменный идол. Жители Чудского конца держались язычества вплоть до начала XII в. В конце X в. они неоднократно изгоняли из города епископа Федора. Леонтий был убит «заблудящую чудью» в 70-х годах XI в. И позже, при епископах Исайи и Авраамии, деревянные и каменные идолы стояли как в Чудском конце, так и в других местах Ростовской земли. То, что под чудью здесь подразумевалась именно меря, свидетельствует одна из редакций жития Леонтия, где сообщается, что он «русский же и мерьский язык добре умяше». В других редакциях жития речь идет о чудском языке. [149] Православный собеседник, 1858, февраль; Филарет, архиепископ Черниговский. Русские святые. Чернигов, 1863, май, июнь; Памятники старинной русской литературы, в. I, стр. 221. Очевидно, в Чудском конце говорили на «мерьском» языке.

Имеется предположение, что Леонтий был убит в Ростове во время восстания смердов в 1071 г. К этому яркому событию социальной истории конца XI в. обращались все исследователи, занимавшиеся Ростово-Суздальской землей, и оно достаточно хорошо известно. Но, как уже отмечалось выше (стр. 120, 121), историки обычно упорно умалчивают о том, что в картине восстания 1071 г. отчетливо видны нерусские, финно-угорские черты.

Это было совершенно очевидно в свое время для Д. А. Корсакова, и с ним нельзя не согласиться.

Во время восстания 1071 г. смерды, возглавляемые волхвами из Ярославля, шли по погостам вдоль Волги и Шексны, им указывали богатые дома «и привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя. Она (они) же, в мечте прорезавша за плечемь, вынимаста либо жито, либо рыбу и убивашета многы жены, и имение их отъимашета собе». Это место из рассказа о восстании 1071 г. обычно вызывает недоумение. В то же время Д. А. Корсаков, ссылаясь на «Очерки мордвы» П. И. Мельникова, совершенно правильно указывал, что в этом колоритном отрывке описан древний финно-угорский обряд собирания припасов для общественного языческого моления. В обряде, судя по старинным мордовским (эрзянским) материалам, кроме жрецов-сборщиков принимали участие только женщины, а мужчины уходили на это время из деревни или прятались по овинам и хлевам. Когда сборщики приходили в дом, женщины, обнаженные до пояса, вешали на голую спину на тесемках мешочки с мукой и яйцами, бурачки с медом и маслом, рыбу и др. Сборщики подходили к женщинам, обращенным к ним спиной, перерезали тесемки, забирали мешочки и при этом кололи женщин в спину и плечи жертвенным ножем. Все это сопровождалось соответствующими «молитвами». [150] Д. А. Корсаков. Меря и Ростовское княжество, стр. 24–28, 89–90; П. И. Мельников. Очерки мордвы. Русский вестник, № 9, 1867. Нет никакого сомнения в том, что именно этот обряд описан в летописи. И не он являлся здесь главным, а то, что многих «лучьших жен» при этом убивали и отнимали их «имение». Восставшие действовали не в рамках своей общины, члены которой собирались вместе на моление, а шли большой толпой по погостам от Ярославля до Белоозера.