Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

Получая столь тревожную информацию уже после подавления восстания декабристов и раскрытия тайных обществ в Польше, правительство Королевства Польского понимало, что конспирация не разгромлена до конца и по-прежнему представляет угрозу. Так считал министр С. Грабовский, советовавший в 1827 г. для борьбы с революционным движением в Польше заручиться поддержкой костёла и самого Папы Римского 123. Правительство нуждалось в международной поддержке, так как именно международные события были одним из факторов революционизации Польши. Такую связь видел Олтажевский, доносивший в 1827 г. о карбонариях в Калише: «Нынешняя форма португальского правительства – прием и размещение в этой стране испанских и итальянских революционеров, – речь английского министра Каннинга, выступившего за Португалию, сделала этих людей дерзкими и небезопасными». Польские патриоты следили за развитием международной ситуации, надеясь использовать осложнение ее в интересах возрождения родины, и в этом плане рассматривали возможность русско-турецкой войны. Еще в начале 1820-х гг. поляки, находившиеся в Турции в лагере великого визиря, просили Порту в случае войны с Россией помочь восстановить целостное Польское государство, где польский король будет править на основании Конституции 3 мая 1791 г. Они рассчитывали на поддержку турок европейцами, прежде всего англичанами. Следствие по делу Патриотического общества подтвердило сохранение этой линии в международной политике польских патриотов, а агентура сообщала все новые сведения в связи с обострением международной ситуации. Согласно ее данным, в начале 1829 г. в Турции уже формировались легионы из поляков и революционеров других национальностей для участия в войне против России, и на эту цель в Галиции собирали средства, вербовали добровольцев из военных. В ноябре 1829 г. там разнесся слух о поражении России в войне с турками, который дошел и до Королевства Польского. Агент писал, будто «поляки о том весьма сожалеют», но ситуация явно не была такой однозначной. Многое зависело от отношений России с ее партнерами по разделу Польши. Поляки ими очень интересовались и реагировали на все слухи, касавшиеся возможности нового передела польских территорий 124.

Так, в мае 1830 г. в «лучших домах» Варшавы говорили о перспективе присоединения к Королевству Польскому Великого княжества Познанского «на основании каких-то условий между высочайшими дворами российским и прусским». Еще более заинтересованно обсуждались взаимные отношения и планы России и Австрии. Согласно агентурным донесениям, галицийские поляки видели возможность русско-австрийской войны из-за планов императора Австрийской империи «восстановить Польшу паки особенным государством и утвердить на троне независимого короля», тогда как ранее Габсбурги хотели создать «малое Царство Польское» во главе с «Орленком» – сыном Наполеона герцогом Рейхштадтским. В качестве главы независимой Польши, о создании которой будто бы договорились державы, австрийцы, наряду с «Орленком», предлагали также эрцгерцога Карла, прусский король – своего сына принца Фридриха, а Россия – великого князя Константина. Агент подчеркивал, что такие слухи распространяют австрийские немцы, чтобы «выведывать», что думают поляки. Они якобы заявляли, что будут требовать от России согласия на независимость Польши, к которой они будто бы были готовы присоединить Галицию, либо такого ее раздела, какой существовал до 1805 г. Слухи передавались в Королевство Польское и там обретали новые черты: говорили о намерении австрийского императора объединить Венгерское королевство с Галицией-Лодомерией, о том, будто он писал царю о присоединении к ним Королевства Польского «для образования одного государства» 125.

Во всех агентурных донесениях конца 1820-х гг. повторялась мысль об ожидании поляками войны между Россией и Австрией. При этом противопоставлялись негативное отношение поляков Королевства Польского, Галиции и Краковской республики к немцам и симпатия их к России. Сообщалось о стремлении галицийских жителей объединиться с Королевством и готовности их участвовать в войне с Австрией. Приводились факты восторженного отношения к царю, тем более что, по слухам, Николай I резко отозвался о политике Вены и будто бы заявил, что «присоединение Галиции будет зависеть от того, чего будут достойны поляки, от отваги, с какой они выкинут австрийцев из этой части давней Польши» 126. Сложная ситуация, действительно, могла возбудить у поляков определенные надежды на Россию и царизм. Однако далеко не все оказывались охваченными таким настроением: были свидетельства, что часть галицийского общества делала ставку на Габсбургов. Так, в сентябре 1829 г. на балу у графа Альфреда Потоцкого в Ланьцуте гости провозгласили тост: «Пусть благоденствует Королевство Польское под державой императора австрийского!» Летом 1830 г. один из австрийских патриотов граф Парис приехал из Кракова в Варшаву, и оказалось, что он «в своих разговорах, касающихся здешнего правительства, очень невоздержан, все хулит, что только относится к Королевству Польскому и России, а чрезмерно хвалит Австрию». Парис утверждал также, что «австрийские жители гораздо благополучнее проливу здешних» 127.

В целом агентурная информация позволяла представить позицию польского общества как в Королевстве Польском, так и за его пределами, хотя рисовала ее слишком благостно. Это относилось и к освещению важного для Королевства события – коронации Николая I в качестве польского короля. Сроки ее затянулись, и причиной этого называли позицию Австрии, которая будто бы утверждала, что не выполнены постановления Венского конгресса о воссоединении Королевства Польского и литовско-украинских провинций в единое государственное образование; монархом будущей объединенной Польши она хотела видеть герцога Рейхштадтского, а пока готовилась короновать его во Львове в качестве «великого князя Галиции» и даже «короля Польши». Чтобы не дать «Орленку» себя опередить, Николай I якобы был вынужден провести коронацию в Варшаве, хотя многие в окружении царя не одобряли этот шаг. Накануне торжеств император освободил варшавских политзаключенных. Подарком полякам стали пушки и штандарты, захваченные у турок при взятии Варны и призванные напомнить о некогда погибшем там польском короле. Когда весной 1829 г. пришла весть о скором прибытии в Варшаву императорской четы, она распространилась также в Галиции и Кракове, вызвав у поляков «большую радость». Сообщалось, что многие тамошние жители хотели ехать в Варшаву на торжество и просили на это разрешения царя. В мае 1829 г. император приехал в Варшаву, «чрезвычайно обрадовав», как писал агент, ее жителей: «при стечении многочисленного народа на улицах, как при въезде в город Высочайшей фамилии, так и ввечеру во время иллюминации, при благопристойной веселости существовало беспрерывное спокойствие и согласие». Галицийские же поляки, получившие разрешение на участие в коронации, узнали о приезде царя «в вожделенном здравии […] будучи все вообще чрезвычайно сим обрадованы с усугублением своей благодарности монарху, как наискорее стали выезжать в Варшаву». Для наблюдения за церемонией коронации были устроены специальные места, и билеты на них частично раздавались бесплатно. Хотя коронация проходила не в кафедральном соборе, а в Варшавском замке, Николай I присягал на коленях и читал молитву. Ходили слухи о его желании, чтобы после коронации был совершен тожественный молебен, однако архиепископ не стал служить, несмотря на то, что к нему трижды обращались. Этот неприятный факт в агентурном донесении связывался с нездоровьем царя. Тяжелое впечатление произвело и другое событие: на обращение примаса, после коронации провозгласившего здравицу новому польскому королю и трижды прокричавшему «виват!», не отозвался ни один голос. Тем не менее, царь был любезен с поляками, заявил польским офицерам, что во всех отношениях ими доволен, представил им сына – будущего императора Александра II, заверив, что тот является «хорошим поляком, ибо был так воспитан». Наследник, одетый в мундир польских конных стрелков, говорил по-польски, с симпатией вспоминал о польских королях. Царская семья общалась с народом, гуляя на Уяздовском плацу, а вечером на балу принимала гостей, но веселья заметно не было, и император признался Бенкендорфу, что находится в удрученном состоянии. Удручен был и Бенкендорф, так же как и другие члены царской свиты. Так, А. И. Нейтгард 21 мая (2 июня) 1829 г. писал И. И. Дибичу, что хотя коронация прошла благополучно, тем не менее «всё вообще является чем-то уродливым: черный двуглавый орел – отец белого одноглавого; они различны по природе и останутся таковыми» 128.