Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

В течение 6 месяцев шла борьба за независимый статус Сеймового суда, его отстаивал Друцкий-Любецкий против Новосильцева. Приступив к делам, суд, возглавленный воеводой П. Белиньским, известным «великой честностью, щепетильностью, твердым, непреклонным характером», создал собственную следственную комиссию. Во время ее работы в 1827– 1828 гг. в Королевстве Польском царило напряженное ожидание, польское общество как бы погрузилось в траур, не было шумных развлечений, и даже при встрече нового 1828-го года веселье царило только в русских домах: на бал, устроенный варшавскими властями 31 декабря 1827 г. в здании Купеческой ресурсы, публика не пришла. Настроения варшавян, связанные с ожиданием судебных решений, рисовались в агентурных донесениях в смягченных тонах и сдабривались славословиями верховной власти. Так, шпик М. Шлей заверял великого князя Константина: «Люди высшего и среднего звания, вообще восхищаясь великодушным монаршим определением над виновными, усматривают в том и Вашего императорского высочества снисхождение по обыкновенной милости к польскому народу; а чтобы кто оправдывал предприятия виновных, ни от кого не слышно, коих только малое число, да и то из родственников, их сожалеют. Многие говорят, что ежели бы не читали в газетах опубликованного преступления, то никаким бы сведениям не поверили, что действительно существует столь неблагодарный поступок, предпринятый кем-нибудь из поляков. Низшего звания люди, которые только могут иметь о том понятие, вообще осуждают преступников, говорят, что изменников края должно повешать». На самом деле в обществе надеялись на благоприятный исход процесса, находя «предписания» Сеймового суда «очень выгодными для обвиняемых, которых должны осудить, и предусматривают, что некоторые из их числа будут отпущены на свободу». В декабре 1827 г. тот же Шлей писал: «В городе разошелся слух, что, по учинении комиссией, назначенной из членов сеймового суда, допросов бунтовщиков, оказалось, что преступление их против прежних допросов есть менее и что увеличено оное было единственно по настаиванию г. сенатора Новосильцева». Шлей вновь подчеркивал, что «люди низкого звания почти о том не знают, а ежели которые и сведущи, но говорят весьма равнодушно. Среднего звания люди оказывают желание бывать в суде для удовлетворения своего любопытства, дабы могли знать о существе преступления, а наипаче слушать оправдания. Однако вообще осуждают предприятие бунтовщиков. В знатных домах, а также между дамами предвидится некое движение, и съезжавшиеся гости, остерегаясь домашних людей, говорят потиху, кто что слышал». Шпион особо выделял жену отставного полковника Стшежевского, весьма встревоженную арестом полковника Кшижановского. Эта дама всех спрашивала, какое наказание может получить Кшижановский, утверждая, что он очень болен и вряд ли доживет до конца процесса. Она немного успокоилась только после газетных публикаций «о допросе и признаниях бунтовщиков». Стшежевская очень хвалила «постоянность и характер» Кшижановского, ее интересовали все «подробности, касающиеся обвинений в бунте». Впрочем, этим интересовалась не одна она и не только те варшавяне, кто хотел бы посещать судебные заседания 117.

При открытии процесса архиепископ Я. П. Воронин с амвона варшавского костёла Святого Яна призвал сенаторов – членов Сеймового суда, чтобы «они судили по сущей справедливости и сохраняли человечество». Председатель суда П. Белиньский выразил благодарность новому императору за следование закону, за предоставленную возможность рассмотреть дело в суде сейма, подчеркнув, что это тем более обязывает подданных действовать по закону. Сама мысль о том, что поляк может быть обвинен в нарушении верности, желании снова стать орудием «новых беспорядков, анархии, несчастий», казалась ему невозможной; он напомнил, что «польский народ в течение веков отличала неизгладимая черта верности своим королям […] и послушный Закону, он не уклонялся от надлежащего уважения в отношении действующих в крае властей». Суд рассматривал вину восьми членов Патриотического общества – Кшижановского, Солтыка, Гжималы, Плихты, Дембека, Залуского, Заблоцкого, Маевского. Других обвиняемых, являвшихся подданными России, судил в Петербурге Сенатский суд, офицеры подлежали суду военному. Во время судебного процесса адвокаты обвиняемых доказывали, что национальные чувства и стремления, «национальный способ мышления» не являются государственной изменой. Аргументы защиты опирались на оправдательную концепцию, разработанную А.Чарторыским. Подчеркивалось, что все лозунги Патриотического общества – «сохранение национальности», «свобода», «независимость», «воскрешение отчизны» – уже осуществлены в Королевстве Польском, а потому отсутствует факт призыва к перевороту. Что же касается цели присоединения западных губерний России к Королевству, то Александр I ее одобрил и обещал осуществить. Речи защитников, позиция заседавших в суде 42 сенаторов, шансы подсудимых – все это вызывало большой интерес и обсуждалось в обществе. Публика ходила на судебные заседания, хотя допускали туда с ограничениями; наряду с полицейским контролем и военной охраной была организована регистрация всех посещавших зал суда 118.

Решением большинства судей (только двое голосовали против) обвинение в государственном преступлении было снято; Залуского и Солтыка оправдали полностью, остальные были осуждены на три месяца тюрьмы за участие в тайных союзах, а Кшижановский получил еще 3 года лишения свободы за недонесение о намерениях декабристов. Во время голосования судей и вынесения приговоров перед палацем Красиньских, где шли заседания суда, собралась толпа. В агентурном донесении говорилось о «разной» оценке «освобождения преступников» и о всеобщем нетерпеливом ожидании опубликования приговора в газетах. В качестве «ложных сведений» сообщалось о том, что студенты ждали у кармелитского монастыря на Лесной улице, когда выпустят графа Солтыка, шли затем за его каретой и на руках внесли в дом. Однако эти сведения представляются совсем не ложными, если учесть, что Солтык был парализован. К тому же имели место и другие факты восторженного отношения к решению суда не только в столице, но и в провинции, куда молва дошла позже. Так, в марте 1829 г. в Радоме был устроен бал в честь оправдания и освобождения Залуского и других подсудимых. В то же время общественность активно проявляла негодование по отношению к противникам оправдательного приговора, выступавшим за суровые кары. Объектом остракизма стал генерал В. Красиньский, он был вынужден не появляться на людях, на его счет распространялись ядовитые эпиграммы и карикатуры. Напротив, сенаторы, проголосовавшие за оправдание подсудимых, и особенно председатель суда, приобрели большую популярность. Ярким доказательством этого послужила реакция общественности на смерть П. Белиньского, случившуюся в марте 1829 г. По случаю его кончины были написаны и распространялись в университете стихи – обращение «К товарищам». Авторами называли студентов К. Данелевича или К.Гашиньского, известных в среде молодежи в качестве хороших поэтов; подозревали также, что к ним приложил руку Ю. У. Немцевич, который дал в газете объявление о смерти Белиньского, столь «двусмысленное», что агент полиции удивлялся, как его пропустила цензура. А. Чарторыский, выступая на панихиде, подчеркивал преданность Белиньского патриотическим идеалам и примерам из национальной истории, с одной стороны, а с другой – верность конституции и монарху; при этом он не преминул напомнить об обещаниях Александра I. Похороны Белиньского проходили при большом стечении народа; студенты ушли с лекций, договорившись, что если полиция не пустит их в костёл, они войдут насильно. Сыну генерала Красиньского, не пошедшему на похороны, объявили бойкот, он получил также вызов на дуэль. По сообщению агента, вся бахрома с гроба Белиньского была оборвана. Среди тех, кто взял на память бахрому, находились и русские гвардейцы – полковник Н. Н. Пущин и другие офицеры. Бахрому посылали в провинцию родным и друзьям, так, в частности, она оказалась среди патриотических реликвий отставного капитана Войцеховского, управляющего имением Домны в Сандомирском воеводстве 119.