Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Вторая особенность реорганизованного НКИД состояла в том, что руководство сношениями со странами Запада (принадлежавшего ранее Литвинову и Стомонякову) было разделено между тремя членами Коллегии. Это усиливало механизм политического сдерживания, еще ранее заложенный во внутренней структуре НКИД. В 1924 г. на базе Отдела по делам Запада появились три самостоятельных «западных» отдела (как их стали именовать с 1929 г.) Подотделу Прибалтики и Польши был придан статус самостоятельного Отдела, подотделы Центральной Европы и Скандинавии были соединены во 2-й Западный отдел, Англо-саксонских и Романских стран – в 3-й Западный отдел. Такая региональная группировка, при всей ее кажущейся произвольности, отвечала существенным политико-организационным задачам. Она определяла политико-географические приоритеты Москвы на Западе и устанавливала три внешние зоны (пояса) интересов СССР. С другой стороны, ею обеспечивалось разделение компетенции внутри НКИД таким образом, что изучение международных отношений и проведение внешнеполитического курса на важнейшей для СССР оси Варшава – Берлин – Париж – Лондон находилось в рамках трех различных структур, а область отношений с Восточно-Центральной Европой была поделена между двумя отделами. Новый нарком, как и прежде, наряду с прочими делами курировал 3-й Западный отдел. Н.Н. Крестинскому, в ноябре 1930 г. вступившему в должность его первого заместителя, был передан контроль за 2-м Западным отделом, за членом Коллегии Б.С. Стомоняковым оставалось общее руководство 1-м Западным отделом [1876](в ведении первого из них находились также кадровые и финансовые вопросы деятельности наркомата). Крестинский и Стомоняков являлись самостоятельными фигурами в не меньшей степени, чем нарком. При общей нелюбви к фразе и нацеленности на конкретную работу, несходство политического опыта и идейных позиций Литвинова, Крестинского и Стомонякова обеспечивало различия в их подходе к важнейшим международным проблемам.

В-третьих, сохранение за близким к Чичерину Л.М. Караханом сферы взаимоотношений со странами Востока гарантировало продолжение, хотя и в ослабленной форме, конкуренции между «западниками» и «восточниками». Полагая, что интересы безопасности СССР требуют жесткого противодействия Японии и сохранения обязательств перед Китаем, Карахан считал приоритетной задачей обеспечение советского тыла на Западе и скорейшее достижения modus vivendi с Польшей. Большинство членов Коллегии исходило из первенства европейских проблем, для оптимального разрешения которых требовалась нейтрализация негативного влияния на СССР дальневосточного конфликта, пусть и ценой «умиротворения» Японии [1877]. Как свидетельствуют протоколы Политбюро, во многих случаях Карахан выступал одним из докладчиков на его заседаниях, в том числе и по вопросам, выходящим за рамки его узкой компетенции. Тем не менее, его влияние на международные дела падало: с 1930 г. он перестал исполнять обязанности первого лица в НКИД во время частых отлучек Литвинова, в 1933 г. ему пришлось разделить руководство восточными делами с введенным в состав Коллегии Г.Я. Сокольниковым. В мае 1934 г. Карахан утратил пост второго заместителя наркома, сохранявшийся за ним полтора десятилетия, и был направлен полпредом в Анкару (согласно решению Политбюро командировка должна была продлиться один год, но Карахан оставался на этом посту вплоть до фатального вызова в Москву в 1937 г.)

В-четвертых, при реформировании Коллегии из нее был исключен Ф.А. Ротштейн, с 1923 г. возглавлявший Отдел информации и печати. Любимое детище Чичерина, этот отдел был задуман как подчиненный наркому аналитический центр, получающий информацию независимо от курируемых Литвиновым политотделов, направляющий освещение международных событий в советской печати и помогающий руководителю НКИД в выработке политических рекомендаций. Попытка осуществления этого замысла не могла не привести к параллелизму в работе Наркоминдела: в Отделе «были референты по разным странам, за политикой и внутренним состоянием разных стран великолепно следили, мы снабжались нужным нам материалом, инокорреспонденты получали материалы различных ведомств и прекрасно обслуживались» [1878]. Расцвет этой деятельности в середине 20-х гг. был мимолетен. Главной причиной ее свертывания явились, вероятно, не «рационализация» и «удешевление» аппарата НКИД или деловые качества стареющего мастера внешнеполитической пропаганды, а сама попытка создать в рамках наркомата центр подготовки рекомендаций политическому руководству, что нарушало поддерживаемую им внутриведомственную конкуренцию. Одновременно началось наступление руководства ЦК на исторические прерогативы НКИД по курированию средств массовой информации и пропаганды. По утверждению наркома, «до 1928 г. все, что в “Известиях” или “Правде” имело какое-либо отношение к внешней политике, присылалось мне в гранках или читалось по телефону, я выбрасывал или изменял» [1879]. Одним из последних решений Политбюро «чичеринской эпохи» явилось утверждение постановления Оргбюро «О порядке помещения в печати статей и материалов по вопросам международной политики», которое обязывало «редакции газет и журналов, Главлит и освобожденные от предварительной цензуры книгоиздательства публикование статей, речей, брошюр и книг членов правительства… предварительно согласовывать с НКИД и его представителями на местах», а органы, «издаваемые в приграничных районах, являющиеся официальными органами местных правительств, созывать с местными представителями НКИД свои выступления» [1880]. С весны 1929 г., когда нужды борьбы с «правым уклоном» требовали повысить градус международной полемики из неподконтрольных НКИД сфер, появился «нажим, принуждающий ТАСС к безобразиям, как вообще всю нашу печать». «Кончилось прежнее сотрудничество НКИД и ТАСС» [1881]. Отставка Ротштейна знаменовала, что под робкими попытками создать информационно-аналитический орган НКИД и наладить его систематическую работу с печатью подведена черта – они «пошли прахом» [1882]. НКИД продолжал использовать центральную печать для официозных разъяснений, но взаимоотношения между ними изменились настолько, что нарком порой был вынужден обращаться к ответственному секретарю «Известий» с просьбой «устроить ему свидание со Сталиным» [1883]. В начале 30-х гг. усилился контроль Оргбюро и Политбюро за работой как иностранных отделов газет и журналов, так и Отдела печати НКИД [1884].

В результате июльских решений 1930 г. обновленный Народный Комиссариат по иностранным делам более чем прежде соединял в себе слаженность и компетентность с отсутствием единой ведомственной линии в международно-политических делах. Это позволяло высшему политическому руководству сохранять в исключительном или преимущественном ведении НКИД важные вопросы сношений с иностранными государствами, включая определение целесообразности переговоров о заключении торговых договоров, консульских, сплавных, рыболовных и др. конвенций. Политбюро обладало исключительными прерогативами в принятии решений об установлении или разрыве дипломатических сношений; приеме официальных иностранных делегаций и направлении советских делегаций на двусторонние и международные встречи и конференции [1885], однако четкое разграничение компетенции Политбюро ЦК ВКП(б) и НКИД СССР в вопросах определения принципиальной позиции СССР на переговорах о заключении политических, экономических и культурных соглашений отсутствовало. Знаком доверия к руководителю НКИД и его коллегам было разрешение вести дискуссии в Подготовительной комиссии по разоружению (а позднее – в Совете и Ассамблее Лиги Наций) без каждодневных согласований с Москвой [1886]. Телеграмма Литвинову, утвержденная опросом членов Политбюро в мае 1931 г. (несомненно, по предложению Сталина), гласила: «Ваши выступления в Женеве Политбюро считает правильными по существу и безупречными по форме и тону. Не возражаем против участия во всех названных Вами Женевских комиссиях и подкомиссиях в форме, в какой вы [sic] найдете целесообразным» [1887].