Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Неизвестно, было ли мнение Генерального секретаря доведено до сведения членов Политбюро до их встречи. Вероятно, однако, что о позиции Сталина Кагановичу и находившимся в Москве его коллегам (Калинин, Куйбышев, Микоян, Орджоникидзе, Рудзутак, Чубарь) стало известно после 30 августа, а инициатива постановки вопроса «О Польше» родилась в Москве, причем не позже 29 августа. В адресованной Политбюро записке исполнявший обязанности наркома Н.Н. Крестинский предпринял всестороннюю защиту действий НКИД по опровержению заявлений польских и французских агентств о состоянии отношений СССР с Францией и Польшей. Крестинский уклонился от рассмотрения сути предложения польского правительства, расценив передачу его Патеком и сообщения об этом в прессе как «новый способ воздействия на Германию», который был «обезврежен» сообщением ТАСС от 27 августа, а повторное заявление ТАСС 28 августа «нейтрализовало» «последнюю попытку Польши» – переданную двумя днями ранее информацию агентства Гавас. Исполняющий обязанности наркома обходил вопрос о том, получил ли Литвинов разрешение ЦК ВКП(б) на публикацию заявления ТАСС от 27 августа. Что же касается официозного разъяснения, он «не согласовывал составленное в НКИД сообщение ТАСС’а с ПБ, потому что в одной своей части (о переговорах с Польшей) наше сообщение повторяло сообщения от 6/I, 27/VII, 6/VIII, 23/VIII и 27/VIII, а во второй своей части (о франко-советских переговорах) повторяло наши опровержения от 6/I и 27/VII, т. е. все это сообщение не содержало в себе ничего нового, не получившего в свое время санкции ПБ». Поскольку в своем ответном заявлении Гавас ограничился констатацией действительного обстоятельства («трижды за последние годы советское правительство предлагало Франции заключить договор о ненападении»), Крестинский заявлял, что «наше выступление от 28/VIII достигло своей цели». Интервью Литвинова немецкой печати (28 августа, Берлин) его заместитель оценивал как «исчерпывающее и очень убедительное», так что, говорилось в заключительной части записки в Политбюро, «мы можем не возвращаться больше официально и официозно к вопросам польско-советских и советско-французских переговоров» [855].

Несмотря на формальную неуязвимость аргументов НКИД, Политбюро не согласилось с основной предпосылкой его рассуждений – с тем, что предпринятая неделей ранее акция польского правительства не вносит ничего существенно нового в отношения с Польшей и потому не требует изменения советской внешнеполитической тактики. В точном соответствии с пожеланиями Сталина Политбюро взяло «это дело» под свой контроль, согласившись с НКИД лишь в том отношении, что с новыми выступлениями в печати следует повременить. Выжидательно-неопределенный характер резолюции Политбюро был, по-видимому, вызван растерянностью участников заседания, которые вынуждены были принимать решение по ключевому внешнеполитическому вопросу в отсутствие признанных лидеров – Сталина и Молотова.

3 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

34/15. – О Финляндии.

Запросить т. Сталина.

Протокол № 60 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.9.1931 – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 832. Л. 183.

3 сентября 1931 г. и.о. наркома Н.Н. Крестинский обратился к Л.М. Кагановичу, с просьбой, «не дожидаясь послезавтрашнего заседания» Политбюро, решить в срочном порядке опросом, стоит ли соглашаться на сделанное 26 августа министром иностранных дел Финляндии А. Юрье-Коскиненом полпреду Майскому предложение об обмене сведениями о вооружениях. Несколькими днями позже руководитель МИД Финляндии повторил это предложение в беседе с М.М. Литвиновым в Женеве. Нарком сообщил в НКИД об отсутствии у него возражений против предложенной акции [856].

Несмотря на то, что прецедент обмена официальными сводками о вооруженных силах Политбюро был ранее создан [857], Каганович и его коллеги, вероятно, не рискнули взять на себя ответственность за принятие окончательного решения, не говоря уже о проведении его «в бесспорном порядке» – опросом (как предлагал Крестинский), и дело было отложено [858].

3 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

36/17. – О Польше.

1. Предложить НКИД через своих представителей заграницей прощупать, как реагируют правительственные круги, главным образом во Франции и особенности в Польше, на сообщения ТАСС от 27 и 28 августа и на интервью т. Литвинова.

2. Предложить НКИД представить в Политбюро к 10 сентября подробный доклад о создавшемся положении и о возможных и необходимых наших шагах с нашей стороны.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 60 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 832. Л. 183.

2 сентября Н.Н. Крестинский направил «в Политбюро ЦК ВКП(б) тов. Кагановичу» «сводки откликов французской, польской и немецкой печати на нашу полемику с поляками и Гавасом по вопросу о польско-советском пакте». В обширной сопроводительной записке исполнявший обязанности наркома приводил дополнительные аргументы в пользу сделанных ранее официозных разъяснений относительно переговоров с Польшей. Первая группа этих аргументов была направлена на обоснование тезиса о том, что «Франция действительно не связывает подписание пакта с СССР с польско-советскими отношениями». Крестинский оговаривался, что «возможно… все переговоры о пакте являются чисто тактическим шагом со стороны Франции, что подписывать пакта с нами она не собирается, а ведет переговоры лишь для того, чтобы давить на Германию угрозой ее политической изоляции и толкать ее на политические уступки Франции». В любом случае, инициированные НКИД опровержения не нанесли ущерба «налаживанию наших отношений с Францией». Второй тезис Крестинского сводился к тому, что в результате публичных акций НКИД «отношения между нами и Германией лучше, чем когда бы то ни было»: «мы успокоили германские правительственные и политические круги, обеспечили себе полную поддержку Германии в Женеве и обеспечили благоприятную атмосферу для предстоящих в Германии импортных и экспортных переговоров, и для Согласительной Комиссии, на которую мы идем с худшим багажом, чем немецкая сторона». В записке Крестинского впервые признавалось, что «вопрос о переговорах» с Польшей все же может быть решен «положительно», но он отрицал, что августовские заявления СССР нанесли ущерб будущим переговорам с нею о пакте ненападения, напротив, «все возможности остаются» [859].

Неизвестно, состоялось ли 3 сентября обсуждение новой записки НКИД и было ли вынесено соответствующее решение. По свидетельству Л.М. Кагановича, рассматриваемое постановление было принято 5 сентября (т. е. в день проведения заседания Политбюро), после того как, «по получении Вашего [Сталина. – Авт. ] письма затребовали новые данные от НКИД о Польше» и «слушали сообщение НКИД» [860]. Причины расхождений в датировке между протоколом и письмом Кагановича Сталину, написанному по горячим следам, можно объяснить лишь предположительно. Возможно, что на 3 сентября было намечено рассмотрение вопроса «О Польше», однако выяснилось, что, как писал Каганович, «никаких серьезных материалов у них [руководителей НКИД. – Авт .] нет», представленные «обзоры иностранной печати» и записка Крестинского от 2 сентября были сочтены недостаточной базой для решения. Есть основания полагать, что обсуждение и принятие постановления ПБ было перенесено на заседание 5 сентября, на этот день были приглашены Карахан и Крестинский (или один из них), после заседания соответствующая запись была сделана в оставленной пустой рубрике «Решения от 3.IX.31 г.»