Леонид Борисов - Жюль Верн

- Я это почувствую, мэтр!

- Ага! - ядовито процедил Гюго. - И что же тогда вы скажете себе, что будете делать? Думайте, думайте, не торопитесь! Я подскажу, если вы ошибетесь.

- Наверное, ошибусь, мэтр,- со вздохом сказал Жюль.- Подскажите сразу!

. - Хорошо, подскажу, - оживился Гюго. - Не себя надо искать, совсем нет, но то дело, в котором вы с предельной полнотой сможете служить родине своей и народу. Обществу, людям, будущему!

Гюго щелкнул пальцами.

- Ищите себя в прогрессе, в науке, - продолжал он. - Сама литература есть наука, - ее область, самая увлекательная и доступная всем. Если только, само собою, она талантлива. Литература неталантливая вредна!

- Спасибо, мэтр! - задыхаясь проговорил Жюль, привставая с дивана. Почти то же самое говорил мне и мой сосед Блуа. Он говорил... Простите, - я вас слушаю!

- Будет дурно, если вас будут читать только избранные, - сказал Гюго, искоса посматривая на Готье, который вдруг насторожился. - Мы живем и работаем не напрасно, когда нас любят внизу. Вы понимаете?

- Понимаю, мэтр! Я счастлив! - Жюль встал и поклонился Гюго.

Совершенно неожиданно заговорил Готье.

- Искусство есть форма, - начал он холодно и бесстрастно. - Прекрасны все темы: и наука, и люди, и вот эта трубка. Я предпочту хорошо изображенную - словом или красками - трубку бездарному портрету человека. Талант, произведение искусства, оценка тех, кто понимает!

- А я предпочту портрет, пусть и посредственно написанный, - вмешалась мадам Гюго. - Это вызовет соревнование. Трубка соревнования не вызовет. Цель искусства - человек, а не то, что он держит в зубах!

- Превосходно! Отлично сказано! - певуче одобрил Гюго. - Критика наша редко говорит подобные вещи; критика вообще привыкла оперировать банальными, затасканными, серыми определениями! Жаль, что среди нас нет критика, - он, наверное, похитил бы эту мысль! Ее хватит на два фельетона по пятьсот строк в каждом. Жду возражений, Тео, - ну?

- За меня возразит автор будущих романов о науке, - отозвался Готье. Прочтите ваши стихи, Жюль Верн!

Гюго прикрыл рукой глаза. Мадам Гюго обратилась с каким-то вопросом к де Коралю. Вошел слуга с подносом, на нем стояли две бутылки, пять бокалов, ваза с фруктами. Готье налил себе вина, выпил, отер губы синим шелковым платком. Вошел другой слуга и подал Гюго визитную карточку. Гюго встал, извинился и вышел. Де Кораль и Готье занялись вином. Мадам Гюго отпила глоток. Жюлю предложили инжир и финики. После второго бокала вина он заявил, что у него нет хороших стихов. Готье похлопал его по плечу и сказал, обнажая в улыбке белые, красивые зубы:

- Не существует ни плохих, ни хороших стихов, юноша! Есть стихи, совершенные по форме, и есть стихи, несовершенные по форме. Форма - все!

- Мои стихи несовершенные по форме, - непринужденно произнес Жюль, поедая финики.

- Догадываюсь, - сказал Готье. - Мадам! Прикажите Набить мою трубку!

Воспользовавшись этой просьбой, мадам Гюго покинула гостей. Пришел слуга с коробкой табаку и набил трубку Готье. Жюль съел все финики, их было много. Готье заметил это и не без лукавства сказал:

-Не ваши ли это стихи, мэтр: он съел все финики, и вот болит студенческий живот! Ха-ха! Не ваши ли это стихи, Жюль Верн?

- Нет, не мои, - ответил Жюль. - Я уже сказал, что мои стихи несовершенны по форме.

Готье озадаченно попятился к окну. Де Кораль улыбнулся. Гюго ждали минут двадцать, но он так и не вышел к своим гостям. Жюль и де Кораль пожали Готье руку и прошли в приемную. Принимая от слуги трость и шляпу, Жюль попросил его передать привет хозяйке и хозяину дома. Слуга молча поклонился и подал Жюлю пакет, перевязанный шелковой тесьмой.

В саду, неподалеку от дома Гюго, Жюль и его спутник присели на скамью, - Жюлю не терпелось посмотреть, что в пакете.

- Здесь не один, а два подарка, - заметил де Кораль. - От Гюго книга, от мадам шелковая тесьма. Вам повезло! Чем-то вы понравились мэтру!

Жюль спрятал тесьму в жилетный карман. Белую бумагу, в которую был завернут томик стихов, бережно вложил в бумажник.

На титульном листе книги Гюго написал: "Служите прогрессу, человечеству, правде".

Созвездие крохотных клякс окружило последнее слово. Подпись заняла треть страницы. Жюль не отрывал глаз от автографа.

- Идемте ко мне обедать, - пригласил де Кораль. - Я скучаю. Я не люблю слушать нашего Тео. Все одно и то же, все об одном и том же!

- Спасибо, - ответил Жюль, продолжая рассматривать надпись на титуле. Сегодня я никуда не пойду, я не хочу обедать, дорогой де Кораль! Я взволнован до предела!..

Глава седьмая

УНИВЕРСИТЕТ НА ДОМУ И В ТЕАТРЕ

Веселая мелодрама "Молодость мушкетеров" снова понадобилась Дюма для того, чтобы поправить весьма пошатнувшиеся финансы и свои писательские фонды. Дворец в Сен-Жермен и чересчур широкая жизнь вне всякой сметы привели к тому, что прославленный романист все чаще стал задумываться над своим будущим. Впрочем, у Дюма был легкий, беззаботный характер.

- Я все поправлю моими пьесами, - говорил он. - Приходите завтра на репетицию моих мушкетеров, Жюль. Вам полезно будет посмотреть, как это делается. Приходи! Он обращался к нему то на вы, то на ты, смотря по настроению. Оно менялось каждые пять минут. У Дюма был собственный "Исторический театр", свои, им оплачиваемые, актеры и даже публика. Но она что-то стала изменять ему. В библиотеках и книжных магазинах увеличился спрос на романы Бальзака, новеллы Мериме, толстые тома Стендаля. Школьники запоем читали переводные романы Фенимора Купера, Вальтера Скотта; популярность приобрели морские истории капитана Марриэта. Публика привыкла к однообразной легкости Дюма; ничем не разочаровывая современников, он наивно полагал, что с него вполне достаточно того очарования, которое он дает своими Людовиками и кавалерами красных замков. Шестнадцатилетний читатель, заткнув уши пальцами, охотно поглощал все, что ему преподносил Дюма, но с охотой вдвое большей тот же читатель, восторженно раскрыв глаза, отдавал все силы своей фантазии Фенимору Куперу. Жюль любил посещать репетиции в "Историческом театре". Там он знакомился с актерами и техникой постановки спектакля, с законами капризного драматического искусства на практике. Он любил самый воздух кулис, полуосвещенную сцену, с которой так страшно было смотреть в огромную черную пропасть зрительного зала. Жюлю нравилось бродить по лесенкам и переходам, забираться на самый верх, где на толстых поворачивающихся бревнах были накатаны восходы и закаты, морские прибои и королевские замки, туманные дали и залитые солнцем поля. Ему хорошо было известно, что декорация за номером одиннадцатым изображала темное грозовое небо с большим круглым отверстием посередине для искусственной луны. Гром, буря и адские завывания ветра лежали в большом сундуке с надписью на крышке: "Гроза и непогода, не переворачивать!"