Леонид Борисов - Жюль Верн

- А кто поручится, что вы не соврете? - прямо, без обиняков, выпалил Пьер Шевалье.

- А вот я обидчив, - сказал Жюль. - Жду очередной бестактности, земляк. Ну?

- Вы удивительный человек, - со вздохом проговорил Пьер Шевалье. Юрист по образованию, а беретесь за такие узкоспециальные, научные темы! Быть может, напишете Рассказ и о том, что делается на дне моря?

- Пожалуй, - не сразу ответил Жюль. - В моей картотеке не меньше сорока номеров о дне океана и моря. О, здесь так много волшебного, острого, увлекательного! .. Хотите, - расскажу?

Пьер Шевалье разрешил Жюлю писать обо всем, что ему вздумается, но с одним условием: в рассказе должны быть приключения с веселой, благополучной развязкой. Жюль сказал, что для этого необходима не менее благополучная завязка, в просторечии именуемая авансом.

В авансе Пьер Шевалье отказал. Жюль не скрыл своего раздражения и печали. Он решил быть откровенным.

- Мне нечего есть завтра, - сказал он. - Дайте мне двадцать франков, и через неделю я принесу вам рассказ с приключениями, - в конце папа женится, мама выходит замуж!

- В кассе пусто, - развел руками Пьер Шевалье. - Но зато потом я расплачусь по-царски!

Жюль откланялся.

День погасал. Над газовыми рожками на бульварах и в магазинах плясало фиолетовое пламя. В Париже только и было разговоров, что о новом освещении. Все газеты посвящали газу целые страницы, о газе писали стихи и фельетоны, художники рисовали на него карикатуры, и даже детские журналы печатали картинки, на которых послушные девочка и мальчик снимали юбочку и штанишки подле кроваток, освещенных двумя парами газовых рожков. Непослушные мальчик и девочка раздевались при мерцающем свете тоненькой свечки. В хронике происшествий регистрировались случаи умышленного отравления светильным газом.

Жюль едва передвигал ноги, голова кружилась от слабости. Он упрекал себя в том, что не догадался попросить взаймы у Пьера Шевалье не как у редактора, а по-дружески, как у хорошего знакомого, у земляка. Франков пять... Дома ни куска хлеба. Аристид израсходовал последние два франка на нотную бумагу.

Неподалеку от дома кто-то взял Жюля под руку, женский голосок подле уха кокетливо произнес:

- Противный! Стал писателем и не хочет узнавать друзей!

- Жанна! Все хорошеешь... Какая ты изящная, прелестная! ..

- А ты похудел! У тебя такой вид, словно ты дней пять не ел.

- Мне очень трудно, Жанна... В самом деле я не ел с утра и не знаю, буду ли есть завтра.

Жанна закрыла лицо руками. Жюль воспользовался этим театральным жестом и отошел на край тротуара. Когда Жанна сыграла коротенькую сценку ужаса и удивленно посмотрела по сторонам, Жюль успел перейти дорогу и издали наблюдал за тем, как Жанна уныло искала его в толпе пешеходов. Жюль готов был расплакаться от досады, - надо же так случиться, что Жанна встретила его именно сегодня, когда ему совсем не до нее... Смешно, конечно, бежать и прятаться, но все же это лучше, чем слушать, как тебя жалеют. .. Все это напоминает отрывки из тех пьес, которые сочинял сам Жюль. Придется написать что-нибудь про девицу, влюбленную в клерка из банка. Кавалер катает свою даму в лодке, потом объясняется в любви. Луна. Музыка. Серпантин и конфетти. Нужно спросить кого-нибудь, как и что говорят, объясняясь в любви. Страница пейзажа. Две страницы нежных чувств цвета горных вершин. Первый поцелуй. Разговор про маму и папу. Еще немножко про луну, которая заливает влюбленных пышным светом, подобно прожектору в "Историческом театре". Три дня подряд Иньяр и Жюль обедали у Барнаво. Старик переменил место, он служил теперь в маленьком театрике курьером. Жюль спросил, нет ли там и для него местечка.

- Попробую,- сокрушенно произнес Барнаво. - У меня легкая рука, мой мальчик.

Рука у Барнаво оказалась легкой: директор театра принял Жюля на должность своего секретаря, выдал аванс в размере тридцати франков. В ближайшее воскресенье обед состоялся в кафе "Синяя звезда", - на этот раз угощал Жюль. Иньяр дал слово, что ровно через две недели кормить своих друзей в кафе "Барабан и флейта" будет он.

- Я сочиню что-нибудь такое, что наверное пойдет, - сказал Иньяр. - Ты, Жюль, напишешь текст. Пятьдесят франков мы заработаем.

- Мне такие фокусы не нравятся, - вздохнул Барнаво. - Этак можно жить до самой смерти и тосковать каждый день. Если ты, мой мальчик, пристроился в театре, - J79 значит, нужно постараться сделаться директором или уйти. Я сторонник быстрого продвижения. Если вы, Аристид, пишете музыку, - нужно однажды в жизни сочинить такую музыку, чтобы она играла и после вашей смерти. Боюсь, что в следующее воскресенье я буду обедать на ваш счет... Еще через неделю приду на обед к тебе, Жюль. Потом вы дадите мне возможность накормить вас обоих. И так до бесконечности. Это очень нехорошо, дети мои!

- Мы в этом не виноваты, - сказали Иньяр и Жюль. - Повинны обстоятельства.

- У обстоятельств должны быть фамилии, - тоном мудреца изрек Барнаво.

- Изволь, - оживился Жюль. - У моих обстоятельств фамилия двойная: Верн-Шевалье. Одно обстоятельство в Нанте, другое - в Париже. Первое обстоятельство желает видеть меня в тоге адвоката, другое - в старомодном сюртуке кисло-сладкого литератора. Как победить эти обстоятельства?

- В следующее воскресенье милости прошу на обед ко мне, - сказал Барнаво. - К обеду, помимо вина, будет сюрприз. Итак, - в три часа в подвале моего театра, комната номер три. Стучать четыре раза, на пятый входить, дверь никогда не закрывается.

Обед у Барнаво в подвале под сценой был картинно изображен самим Жюлем: он решил записывать все, что случается в его жизни значительного и интересного. Эти записи он назвал "картотекой души".

"21 ноября 1851 года. Обед у Барнаво. Сказочно огромный котел супа с невероятно большим куском мяса, которое мы рвали зубами. Добрейший, мудрейший, благороднейший Барнаво зажарил утку и самолично испек не менее полусотни пирожков с вареньем. Вина хватило бы на двенадцать алкоголиков. Были фрукты, сигары и много остроумия. Я не могу понять, откуда у Барнаво деньги...

На обеде присутствовал суфлер театра Густав Дега. В семь часов ему нужно было залезать в свою будку, но он так напился, что не в состоянии был сказать, где и у кого находится. Мы его спрашивали об этом, и он отвечал, что сидит и дремлет в своей будке и актеры - что за чудо! - так хорошо вызубрили свои роли, что суфлеру нечего делать. В шесть вечера он подставил голову под кран и так держал ее минут десять, после чего заявил, что теперь он готов не только суфлировать, но и играть самого короля Лира.

Очень много пил Блуа. Он-то и оказался сюрпризом. Блуа приехал в Париж потихоньку; он, по его словам, недурно устроился в деревне, где нашел место школьного учителя. Как грустно, что я ничем не могу помочь бедному Блуа... Я пригласил его переночевать, Аристид ничего не имел против. Мы теперь живем на бульваре Бон-Нувель, отсюда десять минут ходьбы до моего театра. Я читал мои рассказы Блуа. Он выслушал и сказал: "Это совсем не то, что вы должны делать, но не печальтесь; вы, как я вижу, из тех, кто созревает медленно, а следовательно, и верно; мне подозрительны скороспелки..."