Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Еще красочнее изложила ту же ситуацию жена кающегося грешника, припавшая к стопам Фемиды вместе с мужем. Ее краткое заявление не нуждается в переводе: «Я неоднократно мужу говорила: «Сунь в зубы полтыщи этому шакалу, чтобы он заткнулся», что и сделал муж».

За Козюковыми вслед разоблачать «шакала» ринулась целая армия правдолюбцев. Правдолюбец Матвеев, преподаватель по скрипке, доложил о том, что директор выписывает себе деньги за непроделанную работу. Правдолюбцы Голяковы — муж и жена — обвинили своего директора в «возмутительных махинациях, которые не лезут ни в какие ворота». Правдолюбец Тиньков, бывший преподаватель, припомнил, как шесть лет назад какую-то абитуриентку директор вроде бы зачислил «не даром».

«Предполагаю, — с завидной осторожностью писал Тиньков, — что эта абитуриентка была зачислена посредством того, что ее родители дали взятку директору если не непосредственно, то через посредника. Это я предполагаю в связи с тем, что мне случайно удалось по параллельному телефону слышать разговор ее матери, которая возмущалась тем, что ее дочери поставили двойку».

Вот такие авторитетные свидетельства легли на прокурорский стол, и ничего другого не оставалось, как дать им ход, возбудить уголовное дело. Это произошло 21 марта, а 23 мая дело было прекращено: обвинение оказалось чистейшей «липой». В те два месяца, что отделяют пролог от эпилога, вместились допросы и очные ставки, бесчисленные общественные и административные проверки, акты бухгалтерской ревизии, интриги и подсиживания, раскол педагогического коллектива на две враждующие группировки, болезнь директора, потрясенного свалившейся на него бедой. Чудная творческая атмосферка, обеспечивающая высокий уровень педагогического процесса…

Почему-то я ожидал увидеть желчного неудачника, а встретил светлоглазого симпатягу с чуть тронутым сединой русым чубом и располагающей, милой улыбкой. Трудно было представить его сочиняющим грязный донос, куда легче — растягивающим меха гармони в деревенском клубе под восхищенные взгляды местных красавиц.

Он быстро освоился, выдал заготовленный афоризм: «Моральный кодекс требует строгого наказания взяточников и самодуров» — и, чарующе улыбнувшись, смолк, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. А я — я не нашелся что ответить: слушал — и не мог отделаться от затасканной мысли, что воистину обманчива внешность. И о том еще думал, как демагогия собеседника порою обезоруживает и парализует.

Донос был рассчитан до мельчайших деталей, но одна, самая надежная, как раз-то и подвела. К «явке с повинной» Козюков приложил уличающий документ с весьма лаконичным текстом:

«Мною, Зайцевым Н. К., получены от Козюкова В. А. деньги в сумме пятьсот рублей. Указанную сумму обязуюсь возвратить Козюкову в срок до 3 июля…»

(Деньги эти, замечу в скобках, были возвращены задолго до истечения срока.)

Взятка под расписку с обязательством вернуть ее через несколько месяцев до сих пор в юридической практике, кажется, не встречалась. Но патент на открытие Козюкову не дали: оказалось, что между взяткой и получением денег взаймы существует разница, которая до сих пор была понятна решительно всем.

Значит, директор не брал взятку у Козюкова? Ничего, он мог ее взять у кого-то другого. К примеру, у абитуриентов таких-то. К тому же он расхититель: в корыстных целях обменял принадлежащий училищу хороший рояль на плохой; установил у себя на квартире газовую плиту, купленную за государственные деньги для нужд училища; и в довершение ко всему присвоил 400 рублей, предназначенных на покупку ударных инструментов.

Что делать, проверили и это. Абитуриенты не только отвергли возведенную на директора ложь — доказали, что были зачислены честно. Рояль целехоньким стоял на месте. За газовую плиту училище ни копейки не платило. Четыреста рублей по безналичному расчету были перечислены в магазин. Какое бы обвинение ни предъявили директору, оно тут же опровергалось — объективность выводов проверки никто не смог опорочить.

Но зачем же все-таки Козюков явился «с повинной»? Разгадать секрет оказалось не трудно. Две комиссии специалистов из консерватории незадолго до этого установили профессиональную непригодность преподавателя Козюкова. Ученики один за другим покидали его класс. За нарушения трудовой дисциплины Козюков получил несколько выговоров. Его судьба была предрешена, но он «упредил» события. И не просчитался.

Месть руководила и остальными борцами за правду. Матвеев был уличен в получении «левого» заработка через подставных лиц — таковыми выступали его же ученики. Другой «свидетель обвинения» — Потоцкий — был лишен диплома об окончании консерватории, поскольку отметка о сдаче им одной дисциплины оказалась поддельной. Зайцев не взял его под защиту, а в полном соответствии с законом снизил зарплату. Это, конечно, было трудно простить.

Нет спору, напрасно директор взял взаймы у своего подчиненного. Собирая деньги на покупку машины, он мог бы, пожалуй, во избежание кривотолков воспользоваться помощью только друзей.

Но Зайцев не делил людей на подчиненных и не подчиненных. И не путал служебное с личным. На работе он был строг и официален, вне работы — прост и приветлив. Он обратился к сослуживцу с товарищеской просьбой, так же, как многие обращались к нему. С такими же просьбами. И с другими. Здесь все были издавна знакомы, дружили домами, делились маленькими и большими домашними тайнами — обратиться за чем-нибудь друг к другу считалось делом нормальным.

Зайцев откликался на любые просьбы, если это было ему по силам, — откликался, отнюдь не считая, что тот, кого он выручил как т о в а р и щ, должен ему больше, чем все остальные, как с о с л у ж и в е ц. Но и сам не снижал требований, служебных и профессиональных, к тому, кто выручил его.

Козюков был убежден, что, став «кредитором» директора, он вправе рассчитывать на всяческое снисхождение. А Зайцев считал совершенно иначе: никаких поблажек по личным мотивам, ибо такие поблажки не только безнравственны, они вредят делу, которому служишь. Обучению, воспитанию молодежи — вдвойне и втройне. Эта «странность», не объяснимая для обывателя, не укладывающаяся в привычные рамки, и стоила Зайцеву доноса.

Что же все-таки толкает таких козюковых на немыслимый шаг — расправиться с противником (а то и попросту с ближним) при помощи навета? Бросить тень на доброе имя — тень, которая остается даже при самом благоприятном для жертвы исходе? Сломать жизнь «законным» путем и при этом еще самому предстать героем, рыцарем правды и справедливости.

Бездарность, мстительность, карьеризм всегда плодили доносчиков в изобилии. Заманчиво — на «костях» оболганного воздвигнуть статую самому себе, предстать бдительным стражем порядка, непримиримым борцом, обличающим зло: а вдруг «пройдет»… Тем более заманчиво — потому, что занятие это, как правило, для доносчика безопасно. «Я сигнализировал, пусть разбираются те, кому надо», — простодушно оправдался один из обличителей. И я подумал, как доверчивы бываем мы иногда ко всяким «сигналам», с какой душевной щедростью, готовностью выслушать и помочь встречаем любую жалобу или просьбу и как преступно пользуются подчас этой нормой нашей жизни бесчестные, низкие люди…