Владимир Кудрявцев - Избранные труды [сборник]

Республиканские УК 1959–1961 гг. развили материальное понятие преступления классификацией преступлений на тяжкие, менее тяжкие, не представляющие большой общественной опасности и малозначительные.

Современное уголовное законодательство внесло существенные изменения в определение понятия преступления. Прежде всего в понятие преступления введен такой признак, как уголовная противоправность, в связи с чем исключена аналогия.

Более широкий и точный перечень объектов преступных посягательств, а также характеристика особенностей причинения вреда этим объектом уточнили понятие общественной опасности. Удачным было и употребление для характеристики преступления термина «деяние», охватывающего как разные формы поведения – действие или бездействие, – так и причинение вреда.

Все уголовные кодексы зарубежных социалистических стран содержат определения преступления, сходные в главных признаках с советским. И это естественно, коль скоро и советское, и народно-демократическое уголовное право представляют собой однотипную систему права – социалистическую.

В соответствии с материальным определением преступления в уголовном законодательстве зарубежных социалистических государств не признаются преступными деяния, которые вследствие своей малозначительности лишены общественной опасности (ст. 9 УК БНР, § 56 УК ВНР, ст. 8 УК КНДР, ст. 4 УК МНР, § 3 УК ЧССР, § 3 УК ГДР).

Особенностью определения преступления в УК зарубежных социалистических государств является то, что они выделяют виновность в качестве самостоятельного признака преступления. Во многих определениях преступления, даваемых советскими криминалистами, в том числе и авторами учебников, виновность также выделяется в отдельный признак преступления [644].

По вопросу о значении законодательного определения общего понятия преступления в советской и зарубежной социалистической литературе высказывались различные мнения. Так, в свое время отдельные советские авторы считали, что норма об общем понятии преступления относится к числу декларативных норм [645], что общее понятие преступления дает лишь общую политическую характеристику преступления в отличие от состава, который содержит правовую характеристику деяния [646].

Эта точка зрения совершенно обоснованно критиковалась в советской литературе [647].

Вопросы о значении общего определения преступления в УК были предметом дискуссии среди криминалистов ГДР. Мнение большинства немецких криминалистов оказалось не в пользу обще го определения преступления в будущем УК ГДР [648]. Однако УК ГДР, вступивший в силу 1 июля 1968 г., дает в § 1 развернутое общее понятие уголовного деяния. Таковым признаются «совершенные антиобщественные или общественно опасные деяния (действия или бездействия), которые в соответствии с законом подлежат уголовной ответственности как преступление или проступок».

Советское уголовное право исходит из признания преступлением только конкретного поведения человека в форме действия или бездействия, причиняющего вред социалистическим общественным отношениям. Данный признак преступления – преступное деяние – носит принципиальный характер. Первый вывод, вытекающий из него, – это ненаказуемость в уголовном праве мыслей, убеждений, субъективных качеств человека, пусть даже самого отрицательного свойства. Только тогда, когда антиобщественные взгляды и привычки человека объективизируются в конкретном поведении человека, может идти речь о преступлении.

С первых дней своего существования советское уголовное законодательство стремилось следовать известному положению Маркса о том, что «…никто не может быть заключен в тюрьму, либо же лишён своей собственности или другого юридического права на основании своего морального характера, на основании своих политических и религиозных убеждений» [649].

В феврале 1921 г., когда еще не было УК, Московский совнарсуд по согласованию с МУРом устроил при суде особую камеру, в которой по специальным печатным трафаретным листкам осуждались к лишению свободы лица, признанные подозрительными на основании прежней судимости или приводов в милицию («независимо от отсутствия в настоящий момент какого-либо преступного деяния») [650]. Такая «судебная самодеятельность» очень скоро была решительно пресечена вмешательством Наркомюста.

Правильные положения по рассматриваемому вопросу содержались в кассационном определении Мосгубсуда № 23–43/1923 г. Суд первой инстанции осудил А. по ст. 10 (аналогия) и ст. 13 (покушение) за то, «что он высказал взгляд, свидетельствующий о его враждебном отношении к рабочей печати». Суд отменил приговор на следующем основании: «Какое бы то ни было “отношение” не является деянием и не может быть наказуемо в уголовном порядке» [651].

Буржуазные правоведы-антикоммунисты, тщась опровергнуть положение о том, что советское законодательство (а не отдельные лица, злостно нарушавшие его в период культа личности) признает преступлением только общественно опасное деяние, поведение человека, обычно указывают на норму, содержавшуюся в ст. 49 УК РСФСР 1922 г., ст. 22 Основных начал 1924 г. и ст. 7 УК РСФСР 1926 г. Названные нормы установили якобы преследование не за деяния, а за опасное состояние. Причем буржуазные криминалисты продолжают клеветать на советское уголовное право до сих пор, хотя норма, о которой идет речь, давно потеряла силу. Но даже исторически эта критика советского законодательства несостоятельна.

Статья 7 УК РСФСР 1922 г. устанавливала: «Опасность лица обнаруживается совершением действий, вредных для общества или деятельности, свидетельствующей о серьезной угрозе общественному правопорядку». Следовательно, в основе ответственности любого лица лежали не его мысли и убеждения, а именно деятельность, вредная для социалистического правопорядка. В ст. 49 УК 1922 г. говорилось: «Лица, признанные судом по своей преступной деятельности или по связи с преступной средой данной местности социально опасными, могут быть лишены по приговору суда права пребывания в определенных местностях на срок не свыше трех лет». Обращает на себя внимание крайняя нечеткость этой нормы. В первой половине ст. 49 говорится о преступной деятельности, что согласуется с понятием преступления. Понятие же «связи с преступной средой» совершенно неопределенно и вызывало справедливые нарекания со стороны советских криминалистов-практиков и теоре тиков. Представляется, что если бы ст. 49 не помещалась в Уголовный кодекс, а рассматривалась бы как административно-правовая норма, то в судебно-следственной практике и теории уголовного права не было бы тех недоразумений, которые вызывало ее применение.