Григорий Диков - Стандарты справедливого правосудия [международные и национальные практики]

Из этого примера видно, что российские суды в некотором роде «делают себе хуже» в тех случаях, когда не указывают, как то или иное свидетельство подтверждает тот или иной факт, положенный в основу обвинительного приговора. В таких ситуациях Европейский суд может по своему усмотрению выбрать ключевые доказательства, не оглядываясь на выводы внутренних судов.

Практика ЕСПЧ не дает прямого ответа на вопрос, можно ли признать ключевым не самого свидетеля, доказывающего или опровергающего факты, лежащие в основе обвинения, а, например, свидетеля, дающего показания об отношениях между ключевым свидетелем и обвиняемым. С одной стороны, такого рода свидетель не может ничего сказать о событиях, которые лежат в основе обвинения, и с этой точки зрения он не ключевой. С другой стороны, он может уверенно продемонстрировать личную пристрастность ключевого свидетеля (например, что тот хочет почему-то отомстить обвиняемому).

Наверное, на этот вопрос надо ответить положительно. В деле «Pullar v. the United Kingdom» (постановление от 10 июня 1996 года) Cуд рассмотрел по статье 6, § 3 (d), вопрос о невозможности допросить свидетеля относительно его связей с одним из присяжных. Этот вопрос, очевидно, не был существенным для определения непосредственно фактов дела, однако он был очень важен для определения того, был ли суд (а именно коллегия присяжных) беспристрастным с точки зрения статьи 6, § 1.

Надо отметить, что в деле «Pullar» Суд не нашел нарушения статьи 6, § 3 (d), сославшись на то, что у адвоката заявителя была возможность опросить этого свидетеля по этому вопросу или воспрепятствовать приобщению письменных материалов его допроса к делу, но он ею не воспользовался. Строго говоря, в этом смысле у Суда была возможность не обсуждать вопрос применимости статьи 6, § 3 (d), к такому свидетелю, а ограничиться выводом, что все равно нарушения не было, так как заявитель не воспользовался имевшимся у него правом.

Итак, первая трудность, с которой сталкивается Суд, это необходимость определять (иногда путем рассмотрения всей доказательственной базы обвинения заново в случае неясности приговора на этот счет), был ли свидетель, о котором идет речь, ключевым.

Следующий вопрос, на который следует ответить: может ли приговор, при соблюдении определенных условий, быть основан на показаниях отсутствующего свидетеля или такой приговор всегда будет противоречить статье 6, § 1 и 3 (d), если этот свидетель был ключевым? Допустимо ли по логике Конвенции основывать приговоры на производных доказательствах или это в принципе исключено, какими бы ни были процессуальные гарантии для защиты?

Российское право не запрещает основывать обвинительные приговоры на показаниях не явившихся свидетелей. Российский УПК в статье 281 содержит перечень случаев, когда допускается оглашать показания свидетелей, не явившихся в судебное заседание. Оглашение их показаний в данном контексте подразумевает, что эти показания могут впоследствии быть использованы в приговоре и стать его основой.

Первая часть этой статьи говорит об оглашении показаний не явившегося свидетеля «с согласия сторон». Согласие защиты на оглашение показаний можно рассматривать как отказ от права (конечно, если это согласие было выражено определенно и при условии достаточной информированности). Следовательно, отсутствие свидетеля в рамках части первой статьи 281, скорее всего, не будет истолковано Судом как нарушение статьи 6 Конвенции.

Сложнее обстоит дело с оценкой части второй статьи 281, которая позволяет суду оглашать показания не явившегося свидетеля, не имея на это согласия обеих сторон. УПК РФ не оговаривает, насколько такие показания могут впоследствии быть использованы в качестве основы приговора. Позволим себе предположить, что, поскольку Кодекс позволяет использовать подобного рода доказательства, их можно «положить в основу обвинения» в соответствии со статьей 75, ч. 1, УПК [365] Ю.В. Кореневский и Г.П. Падва в работе «Участие защитника в доказывании» (с. 131—132) склонны абсолютизировать критерий ключевого свидетеля, во всяком случае в контексте анонимности. Они приводят следующий пример: свидетель наблюдал преступление из окна своей квартиры и опознал преступника. Его показания в деле являются решающими, но из-за страха перед обвиняемым он согласился давать показания только на условиях анонимности. Обвиняемый пытается выяснить у свидетеля адрес его квартиры — ведь если квартира находилась на значительном удалении от места совершения преступления, доказательство рассыпается. По мнению этих авторов, «если показания этого свидетеля являются решающим, а тем более единственным доказательством виновности подсудимого, сохранение анонимности противоречило бы интересам правосудия». . Посмотрим, насколько этот подход совместим с подходом Европейского суда.

Заметим, вслед за судьей Верховного суда Великобритании, что практика Европейского суда в этой сфере несколько противоречива [366] См. мнение судьи лорда Филипса в уже упоминавшемся деле «R v. Horncastle». . Его мнение разделяют и другие авторы. С. Уоллес отмечает, что практика Суда колеблется между двумя принципами. С одной стороны, Суд признает, что приговор может иногда основываться на доказательствах «со слов», показаниях анонимных свидетелей, протоколах допросов отсутствующих свидетелей и т.д. С другой стороны, Суд декларирует, что основные доказательства должны быть исследованы в ходе судебного разбирательства. С. Уоллес далее утверждает что Европейский суд из прагматических соображений в ряде случаев поддерживает практику, которая в принципе противоречит буквальному толкованию статьи 6, § 3 (d) [367] См.: Wallace S. The Empire Strikes Back: Hearsay Rules in Common Law Legal Systems and the Jurisprudence of the European Court of Human Rights // European Human Rights Law Review. 2010. N 4. Р. 409. . Аналогичного мнения придерживается и M. Бернаерт [368] См.: Beernaert M.-A. La recevabilité des preuves en matière pénale dans la jurisprudence de la Cour Européenne des Droits de l’Homme // Revue Trimestrielle des Droits de l’Homme. 2007. N 69. Р. 96. .

Сравним для примера два австрийских дела с очень похожими фактами. В деле «Unterpertinger v. Austria» (постановление от 24 ноября 1986 года) Суд нашел нарушение статьи 6, § 3 (d), в связи с тем, что основной свидетель обвинения не был допрошен в суде. Это дело касалось насилия в семье, с последующим примирением. На суде жена обвиняемого — пострадавшая сторона — отказалась давать показания против него, и суд вынес приговор, основываясь на ее показаниях, данных в полиции. Европейский суд отметил, что само по себе использование при доказывании протоколов допроса свидетеля не противоречит Конвенции, однако у заявителя не было возможности допросить жену в суде или до этого. В данном деле Суд нашел нарушение именно из-за того, что заявитель не мог допросить в суде ключевого свидетеля и весь приговор был построен на протоколах допросов этого свидетеля на следствии. Это пример дела, в котором Суд применил — в качестве абсолютного правила — запрет на использование «производных» доказательств как основы приговора.