Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

О себе же самом Тургенев сказал в 1875 г. буквально следующее: «Все человеческое мне дорого. Славянофильство чуждо – так же как и всякая ортодоксия» [952].

Как это уже было отмечено выше, в России слова Теренция входят в употребление около 1830-х годов. Надеждин [953], Станкевич [954]и другие литераторы этой эпохи поначалу пользуются ими скорее как ученым декором: до тех пор, пока Белинский, приблизительно в 1840 г., со всей присущей ему силой выразительности, не придаст им статуса декларации принципов гуманности (человечности): «Человечество выше всякого народа», – пишет критик, и далее добавляет:

Я человек – и ничто человеческое не чуждо мне : вот закон, на основании которого мы выучиваемся чужим языкам, понимаем чужие нравы, интересуемся чужою историею, наслаждаемся чужою поэзиею, становимся гражданами уже несуществующих народов и протекших веков, делаемся властелинами прошедшего, настоящего и будущего, царствуем над миром и вечностию [955].

Это высказывание становится одновременно и актом европейской самоидентификации, поскольку «Все человеческое есть европейское, и все европейское – человеческое» [956]. В 1846 г. Белинский так закончит свою мысль:

Теперь Европу занимают новые великие вопросы. Интересоваться ими, следить за ними нам можно и должно, ибо ничто человеческое не должно быть чуждо нам, если мы хотим быть людьми [957].

Двум поэтам, как считает Белинский, принадлежит честь быть провозвестниками гуманности – Шиллеру и Пушкину. Шиллер, чьи произведения дышат «любовью к человеку и человечеству», для русского критика – великий поэт именно потому, что он « поэт гуманности » [958]. Тем самым он получает статус «воспитателя»; в России же, согласно Белинскому, лишь Пушкин может сравниться с немецким поэтом по этому признаку. Пушкинская поэзия отмечена «внутренней красотой человека и лелеющей душу гуманностью», она развивает в читателе «чувство изящного и чувство гуманности » [959]. « Человечность (die Humanität)» вообще должна быть целью любого воспитания и образования [960]. И далее следует: «Homo sum, nihil mihi alienum humani puto [sic!]» [961].

При том что Белинский неоднократно выражал свою приверженность слову и делу человечности, используя зачастую даже соответствующий немецкий термин («die Humanität»), вышеприведенных прецедентов словоупотребления, как кажется, вполне достаточно. Дискуссия о гуманности связана в трудах русского критика с тремя основными тематическими сферами.

Во-первых, это размышления о гуманизме и гуманности как о культурной основе образования и нравственности. Как и многие его современники, Белинский исповедовал идеальную веру в нормативный образ, который явился бы залогом полной и совершенной реализации человеческой сущности; преклонение перед просвещением накладывается на идеализм, энтузиазм корректируется разумом, из чего явствует отчетливый элемент критичности по отношению к романтизму [962]. Совершенно не случайно именно Пушкин, но никак не Гоголь, назван им «поэтом гуманности». Слова Теренция имеют самое непосредственное отношение к русской воспитательной концепции и реализовавшему ее жанру воспитательного романа, что, впрочем, нуждается в специальном исследовании.

Во-вторых, утверждая, что «человечество выше всякого народа», Белинский тем самым сдвигает в область относительного святое заклинание своей литературной эпохи – идеал «народности». Стих Теренция – это своего рода расписка в космополитизме мышления, которая свидетельствует о преодолении национальных границ (и границ народности), и по своему характеру более приближается к «Welt»-Begriffen – понятиям «всемирности» у Гёте (Weltverkehr – всемирное общение, Weltbildung – всемирное образование, Weltliteratur – всемирная литература) [963]. В 1830 г. Гёте заметил, что истинная культура дается только тем, кто «до некоторой степени возвышается над национальным» (разговор с Эккерманом от 14 марта 1830 г.) [964]. Человек выступает не столько как гражданин государства, сколько как гражданин мира. Приобщаясь к гуманности (человечности) как достоянию всемирной культуры, Россия тем самым уходит от вопроса, кто суть русские: азиаты, европейцы или русские. При этом себя и своих единомышленников Белинский провозглашает «европейскими русскими или русскими европейцами» [965], отклоняя этим идеологию славянофилов: таким образом, преобладание «гуманности» над «народностью» вновь оказывается антиромантическим тезисом.

В-третьих, категория «гуманности» начинает доминировать не только над концепцией «народности», но и над специфическим постулатом «православия» и тем самым – над всеобщими основами христианства. Признание способности человека к самосовершенствованию под знаком гуманности (человечности) является актом секуляризации этой способности, которая в таком случае противостоит христианскому идеалу смирения. Если человек от природы своей добр и способен возвыситься до человечности, он гораздо меньше одержим жаждой спасения и может самостоятельно избавиться от пессимизма, порожденного сознанием своей греховности. Гуманность и разум упраздняют проблему первородного греха, и не случайно критические замечания в адрес православия и Церкви как института высказаны именно Белинским и Тургеневым. Все вышесказанное актуально также и для раннего творчества А.Н. Плещеева, который в 1846 г. предпослал своему первому поэтическому сборнику «Стихотворения» слова Теренция в качестве эпиграфа [966]; вскоре после этого он был привлечен к следствию по делу Петрашевского и отправлен в ссылку.

В феврале 1847 г. А.И. Герцен пишет Н.П. Огареву:

Кн. Одоевский много лет приискивает средства быть разом человеком Петербурга и человеком человечества, а удается плохо, он играет роль какой-то Zwittergestalt ‹…› [967].

В его же статье 1843 г., посвященной Грановскому, читаем:

‹…› многие смотрят на европейское как на чужое, почти как на враждебное, многие боятся в общечеловеческом утратить русское. Генезис такого воззрения понятен, но и неправда его очевидна [968].

Как полагает Герцен, подобные взгляды ложны постольку, поскольку большая жизненная сфера общечеловеческого всегда является высшей ценностью [969]. Очевидно, что оба высказывания имеют в виду идеологию славянофильства. Как считает Герцен, некоторые ее приверженцы отличаются «антигуманными мыслями» и «не имеют тени гуманности». Их попытки соединить православие с философией Гегеля писатель называет «конкубинатом sui generis » [970].

Здесь будет далеко не лишним бросить взгляд и на письменное наследие славянофилов, тем более что и Белинский, и Тургенев высказывали в их адрес критические замечания по интересующему нас вопросу. И то, что латинская сентенция в качестве брошенной вскользь цитаты в текстах славянофилов присутствует – это совсем не удивительно, поскольку слова Теренция буквально витали в воздухе. В начале 1851 г. Ю. Самарин, с изрядной долей иронии сообщает С.Т. Аксакову о своей деятельности в канцелярии Министерства внутренних дел: