Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Повсюду царят хитрость и коварство, повсюду мы видим притворство и скрытность. Мир, в том числе и мир литературы, – сплошная интрига. Текст – это интрикатная текстура [490]. Некоторые критики полагают, что степень отдаленности писателя от реализма прямо пропорциональна количеству ассоциативных отсылок и энигматических намеков: чем больше, тем дальше. Тогда, значит, писатель является приверженцем чистого искусства, символистом, абсурдистом, постмодернистом и всем прочим подобным: имя этим -измам – легион. Постоянные величины реализма якобы устарели, переменные величины модернизма – вот последний крик моды. Но это вздор: истинный реализм немыслим без блефа, коварства, интриги и притворства [491].

Однако читатели, претендующие на участие в грандиозной ludus litteratus (литературной игре), должны уметь распознавать обман и игру масками хотя бы частично. Ингредиентами этой литературной игры являются элементы многих областей науки и невербальных искусств, в том числе иконографии [492]. Чтобы распознать уловки творческого воображения и раскусить контрафакт художника, необходимо соответствующее образование. Если подделка откровенно сбивается на чистой воды плагиат, то она нас сильно огорчает. Но если она влечет нас к поэтическим шалостям и сотворчеству, пробуждает ассоциативный потенциал (пусть даже он лишает нас читательской невинности и вызывает, если можно так сказать, эстетическую дефлорацию), провоцируя на игру в прятки-находки, то в этом случае мы должны согласиться с Шиллером: «Человек ‹…› бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет» [493]. Игра – это интерактивное действие, так же как и само писательство. Талантливый художник хочет быть «познанным», чтобы не быть вынужденным что-то скрывать на долгий срок. Наконец, он надеется на то, что читатель будет читать между строк [494]. Разумеется, и здесь актуально известное речение: «Ars longa, vita brevis» («Жизнь коротка, искусство вечно»).

В чеховской миниатюре «Маска» (1884) на бале-маскараде в провинциальном русском клубе появляется «мужчина, одетый в кучерский костюм и в шляпе с павлиньими перьями» (С., III, 84) в сопровождении двух спутниц, тоже в масках, которых он величает «мамзелями». Когда он высказывает пожелание освободить читальный зал клуба для себя лично, поскольку он желает видеть своих мамзелей «в натуральном виде», это вызывает всеобщее возмущение и его хотят выгнать прочь. Он предотвращает изгнание сбрасыванием маски: под ней скрывался фабрикант Пятигоров [495] – скандалист, конечно, но при этом почетный гражданин города, миллионер и крупный меценат. Такое разоблачение маски, разумеется, не увенчано никакими санкциями, напротив, его следствием становятся подобострастные поклоны и верноподданническое жеманство. Налицо законченная перипетия: «Quod licet Jovi, non licet bovi» («Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку»). Даже директор банка уверяет, что и в театре (т. е. в мире иллюзии и вымысла) ему не доводилось встречать такой «бездны комизма», как нынче, при явлении на сцену почтенного Пятигорова. Иллюзия, отрезвление и вновь иллюзия (лицемерие посетителей клуба) разоблачают друг друга: «Mundus vult decipi, ergo decipiatur» («Мир хочет быть обманутым, следовательно, обманем его») [496]. Маскарад, сбрасывание масок, узнавание и новый маскарад сплетаются в бесконечный хоровод сюжетной и онтологической интриги. Посетители клуба стоят перед демаскированным Пятигоровым как в воду опущенные, подобно растерянным ученикам, которых злостно обманул Мефистофель, тем более что венчающая маскарадный костюм Пятигорова «шляпа с павлиньими перьями» очень смахивает на украшенную петушиными перьями шляпу Мефистофеля (II, 93).

В финале эпизода «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге» один из обманутых собутыльников восклицает: «Нет, надувательство одно!» (II, 87) [497]. Художественный вымысел в средневековой эстетике обозначался устойчивой формулой cortex ridiculus (смехотворная личина). Но вся литература – не более чем игра масками; язык же – это не только способ одевания, но и способ переодевания мыслей (Витгенштейн). Литературные сюжеты и архетипы вновь и вновь являются «в новом платье» [498], и я надеюсь, что Шиллер Шекспирович Гёте одурачил меня не слишком сильно.

Иван Алексеевич Бунин был первым русским лауреатом Нобелевской премии. После длившейся многие годы кампании по его выдвижению на соискание премии он получил ее в 1933 г. «…за строгое художественное мастерство, с которым он продолжил русскую художественную линию в прозе» [499]. В преддверии окончательной номинации постоянно шла речь о стилистическом совершенстве бунинской прозы, о классически-соразмерной композиции его текстов, об универсальности ее (прозы) экзистенциальных тем, глубине нравственной проблематики и, наконец, об ориентированной на поэтику Толстого повествовательной манере Бунина. В числе произведений Бунина, рекомендуемых к присуждению премии, с самого начала и почти неизменно присутствовала восхитившая Томаса Манна повесть «Господин из Сан-Франциско» [500].

Бунин принадлежал к старинному, но обедневшему русскому аристократическому роду; он был в родстве с русскими писателями, такими как В.А. Жуковский и братья Киреевские; он вырос в среднерусской провинции (Орловская область), получил как домашнее, так и гимназическое (впрочем, незаконченное) образование и рано обнаружил интерес к языку, чтению и литературе. Во многом он был самоучкой. Одним из его ранних литературных увлечений была «Одиссея» Гомера. Бунин начал публиковаться с 1887 г. Затруднительное положение семьи, но более того – страстное желание увидеть мир, рано привели его к кочевой жизни без постоянного местопребывания. Начиная с 1900-х годов он систематически предпринимает путешествия за границу (Европа, Египет, Палестина, Цейлон, Константинополь). В разные годы он в качестве профессионального писателя, частного лица или просто в качестве гостя живет в пансионах, отелях, съемных квартирах. К оседлой буржуазии и ее недвижимости он относится саркастически. После нескольких неудачных любовных историй Бунин с 1906 г. обретает образованную и энергичную спутницу жизни – Веру Муромцеву (1881–1961). Он рано начинает получать литературные премии, а в 1909 г. становится почетным членом Российской академии наук.

Бунин общается со многими деятелями русской литературы и искусства. Дань особого уважения и восхищения он отдает Толстому и некоторое время – даже колониям толстовцев. К этому следует добавить дружеские отношения с Чеховым и Горьким. После Октябрьской революции Бунин сначала живет в Одессе, а с 1920 г. и вплоть до смерти – во Франции (Париж, Грасс близ Канн). Его отношения со многими оставшимися в Советском Союзе коллегами прерываются, а с русскими писателями-эмигрантами, в том числе с Набоковым, складываются трудно [501]: среди многих своих современников Бунин слыл сварливым и недоброжелательным человеком.