Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Картины Бёклина, изображающие остров мертвых, лодку, гребца и гроб, вызывают мифологические ассоциации с Хароном и Аидом. Знатоку Гомера и Вергилия, Бунину несомненно были известны знаменитые катабасисы (сошествия в Аид) «Одиссеи» (Песнь XI) и «Энеиды» (Песнь VI), равно как и поэма Данте [535]. Вратам Аида предлежит река забвения Лета. Мотив забвения возникает в первых же строках повести: имени господина из Сан-Франциско ни в Неаполе, ни на Капри, как мы уже имели случай отметить, никто не запомнил [536].

Образы ада и преисподней, несомненно, присутствуют в творческой истории «Господина из Сан-Франциско». По свидетельству Веры Муромцевой, Бунин – по собственному опыту пассажира парохода, знакомого и с его нижними палубами, и с трюмом – в апреле 1909 г. сказал:

Если разрезать пароход вертикально, то увидим: мы сидим, пьем вино, беседуем на разные темы, а машинисты в пекле, черные от угля, работают и т. д. Справедливо ли это? А главное, сидящие наверху и за людей не считают тех, кто на них работает [537].

Муромцева предполагает, что это был момент, когда в первом приближении родился замысел повести [538].

На самом деле, «Атлантида» описана как корабль мертвецов, на котором человек-имярек пляшет как на кратере вулкана. Адские мотивы неизменно обрамляют повествование. Ночью палубы корабля – и при отъезде семьи из Сан-Франциско в Европу, и при ее возвращении в Америку – «зияли во мраке как бы огненными несметными глазами» над бушующим океаном (310, 327), сирена «поминутно взвывала с адской мрачностью» «в смертной тоске» (311, 327), а в трюме корабля полыхают пламенем громадные котлы топок (311, 327), так что «подводная утроба парохода» уподобляется «мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу» (311). Над всей повестью лейтмотивно господствует адский багровый отсвет. И ни один странник по земной юдоли человеческого существования перед лицом такой концентрации инфернальных образов не в состоянии задать исполненный надежды на спасение вопрос: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (1Кор. 15:55) [539]. Никакой господин – ни из Сан-Франциско, ни откуда бы то ни было еще – не в состоянии предложить смерти убраться вон: «Go away! Via!» (313). Смерть как финальный пункт жизненного пути гораздо больше требует приглашения: неизменного «Yes, come in…» (319, 324). И это тем более справедливо по отношению к господину, чуждому каких бы то ни было «мистических чувств» (318).

Господин из Сан-Франциско умирает в смокинге и бальных туфлях (320, 322). Этот косвенный мотив танца дает возможность вспомнить об образно-смысловой традиции Danse macabre (пляска мертвецов). Безымянные пары постоянно кружатся в танце и на корабле «Атлантида», и в каприйском отеле. Пароходство даже ангажировало, в качестве анимационного трюка, пару профессиональных танцоров, которые изображают влюбленную пару, чтобы внушить пассажирам мысли о чарующем счастье жизни (311, 328). Однако смерть вездесуща. Танец смерти всех вовлекает в себя и уносит прочь, независимо от возраста, пола и положения в обществе. В серии гравюр Ганса Гольбейна Младшего «Imagines Mortis», известной под названием «Пляска смерти» (1538), есть гравюра, изображающая «богача», с подписью: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лк. 12:20) [540]. Это – сакральный прототип образа смерти, ожидающей богатого господина из Сан-Франциско. Служители отеля и гости изумленно и отстраненно реагируют на смерть господина, «так как люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти» (322). Непосредственно следующие за «богачом» гравюры Гольбейна – в поразительном соответствии сюжету повести Бунина – изображают купцов, возвращающихся из торгового плавания, и смерть, угрожающую плывущим на корабле [541]. Бунин должен был все это знать, главным образом потому, что сюжет «Пляски мертвецов» был, как и прежде, очень популярен на рубеже XX в. В 1896 г. Макс Слефогт создал картину «Пляска смерти» (известна также под названием «Маска смерти»), в год смерти Толстого (1910) Валерий Брюсов опубликовал несколько навеянных гравюрами Гольбейна стихотворений, в том числе стихотворение «Пляска смерти» [542]. Вероятно, и он, как Бунин, хорошо помнил знаменитое стихотворение Бодлера «Danse macabre» [543]из сборника «Цветы зла».

Долгое время Россия была сухопутной, а не морской страной – ей неведом миф Архипелага, зато хорошо известен «Архипелаг ГУЛАГ». Речное судоходство преобладало над морским: по этой причине маринистика в русском искусстве – за исключением Айвазовского – второстепенный сюжет. Типичнейший из всех русских литературных героев, Обломов, ничего на свете так не боялся, как рек и океана. Напротив, Бунин, как ни один из русских классиков (исключая Гончарова), знал и любил корабли и морские путешествия. Сюжеты многих его произведений связаны с морем. Во время своего путешествия на Цейлон в начале 1911 г. – плавания по тихому морю и «блестящим волнам», но и сквозь шторм и «пустой простор этих “вод многих”» – Бунин вел морской дневник, который в современных изданиях печатается под названием «Воды многие» (Пс. 28) [544]. Перед лицом океана и «Господа над водами многими» исчезает человеческая заносчивость – так же как исчез в глубинах океана «Титаник», гибель которого 15 апреля 1912 г. сразу же стала своего рода эталоном техногенной катастрофы в современную эпоху [545].

Не только айсберги, но и подводные лодки могут утопить самый мощный корабль (вспомним о судьбе «Лузитании», потопленной в мае 1915 г.!), так что «Погибшие суда» («Lost liners») немедленно дали пищу воображению художников и стали темой изобразительного искусства [546]. Макс Бекман, к тому времени уже изобразивший на одной из своих картин разрушение Мессины, в 1912–1913 гг. создал монументальное полотно «Гибель “Титаника”». Освальд Шпенглер уже в 1912 г. определился с названием своего будущего труда «Закат Европы», который появился в печати лишь в 1918–1922 гг. Некоторые современники Первой мировой войны вспоминали о катаклизмах столетней давности – о мощном извержении Тамборы [547]в апреле 1815 г. или о катастрофе, запечатленной на драматичном монументальном полотне Теодора Жерико «Плот “Медузы”», созданном в 1816–1817 гг. [548]В 1883 г. произошло катастрофическое извержение вулкана Кракатау [549], вызвавшее гигантскую приливную волну. Что же касается жизненного пути, «плавания по морю житейскому», то оно для Бунина в период работы над повестью «Господин из Сан-Франциско» было не меньшей угрозой, чем кораблекрушение и ужасы извержения вулкана; это был один из главных предметов размышлений писателя в мире его европейского и неевропейского настоящего и прошлого [550]. Кроме того, корабли-призраки и корабли мертвецов – это вообще один из излюбленных этнографических и литературных мотивов (вспомним хотя бы Гауфа или роман Б. Травена «Корабль мертвых») [551].