Григорий Яковлев - Спорные истины «школьной» литературы

К концу двадцатых годов произведения Пушкина издавались такими тиражами, о которых мог только мечтать великий поэт. Маяковский радостно приветствовал это в стихотворениях 1928 года «Шутка, похожая на правду» и «Счастье искусств»:

Вот и вся история отношений, печальная и радостная, может быть, неполная, история, отразившая по-своему явления российской общественной и литературной жизни десятых-двадцатых годов, эстетические принципы и характер Маяковского, эволюцию некоторых взглядов его, заблуждения и правоту, как и ошибки, преступления и правоту сложной эпохи.

Книга Александра Фадеева «Разгром», мягко говоря, не самое популярное произведение в наше время, и сюжет его – гражданская война на Дальнем Востоке – не увлечет, пожалуй, любителя современных бестселлеров. Представители старшего и среднего поколений детально изучали роман в школе и запомнили, что Морозка – герой, Левинсон – образец большевика-руководителя, а Мечик – подонок и ничтожество. Об этом твердили учебники литературы, монографии и статьи в соответствии с высказываниями самого Фадеева.

Нынешние составители школьных программ либо включают это произведение в обязательный список, либо оставляют его в обзоре литературы 20-х годов: все-таки, что ни говори, творение значительное, талантливое, психологически интересное, в 20-е годы – новаторское, и обойти его молчанием нельзя.

Широко известно авторское определение «основной мысли» романа: «В гражданской войне происходит отбор человеческого материала, всё враждебное сметается революцией, всё неспособное к настоящей революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции отсеивается, а всё поднявшееся из подлинных корней революции, из миллионных масс народа, закаляется, растет, развивается в этой борьбе. Происходит огромнейшая переделка людей». Нетрудно догадаться, что предполагалось художественно изобразить, как деградирует и «сметается революцией» прежде всего «враждебный», а следовательно, и в корне порочный непролетарский Мечик и как закаляется и «переделывается» рабочий человек Иван Морозов. Поэтому советские комментаторы в каждом поступке и слове Мечика старательно выискивали отщепенца, вырожденца и тому подобное. К. Зелинский даже обвинил Мечика в том, что он не умеет «вести пропагандистскую и организационную работу». Но главным образом почти во всех статьях, вплоть до наших дней, Мечик осуждался как трус и индивидуалист, неизбежно обреченный на предательство, которое и совершил. По классификации теоретиков РАППа он, очевидно, попадал в категорию опасных «попутчиков», соцреализму нужен был компартийный вождь или ревпролетарий, а не рефлексирующая личность.

Но давайте положим перед собой роман и проследим путь Мечика, являющегося едва ли не главным действующим лицом, психология и поступки которого интересуют автора не меньше, чем психология положительного Левинсона. Возможно, это наблюдение позволит нам сделать некоторые нетрадиционные выводы. Напомню: Павел Мечик, восемнадцатилетний романтически настроенный юноша, недавно окончивший гимназию, затем работавший в городе и общавшийся там с эсерами-максималистами, решил принять участие в гражданской войне и, запасшись путевкой «максималистов», добровольно пришел в партизанский отряд. Действие происходит в 1919 году в Южно-Уссурийском крае. Первая глава романа называется «Морозка», вторая – «Мечик», и на протяжении романа сопоставляются и, чаще, противопоставляются характеры и поступки двух партизан. Мечик появляется уже в первой главе и сходит со сцены в последней.

И в первой же главе – бой, где и происходит знакомство с ним и где он, новичок неоперившийся, получает серьезные ранения (в голову и ноги). Раненого, «враждебно и жестоко схватив за воротник», выносит с поля боя 27-летний Иван Морозов (Морозка). «Лицо у парня было бледное, безусое, чистенькое, хотя и вымазанное в крови». Этот эпитет – «чистенький», как ярлык прилепленный Мечику в первой главе, в дальнейшем будет неоднократно повторяться, станет в романе его негативной характеристикой в устах некоторых партизан, в первую очередь Морозки. Уже во второй фразе следующей главы читаем: «Морозка не любил чистеньких людей». И сразу расшифровывается смысл ядовитого клейма: «В его жизненной практике это были непостоянные, никчемные люди, которым нельзя верить». «Никчемный», – припечатает позднее Левинсон. А какова была «жизненная практика» Морозки, позволившая ему судить о «чистеньких» людях? Он «не искал новых дорог», «играл на гармошке, дрался с парнями, пел срамные песни» и «портил» деревенских девок, воровал, пьянствовал, «всё делал необдуманно». И столь же бездумно отправился бороться за советскую власть. Понятно, насколько чужды были ему «чистенькие». Да и не только ему.

Едва появившись в отряде, Мечик был ни за что ни про что оскорблен и избит, а потом уже стали разбираться, кто он и зачем явился. Морозка смотрел на Мечика «чужим, тяжелым, мутным от ненависти взглядом». Парень осознанно (в отличие от Морозки) пришел в партизанский отряд, чтобы защищать Советы, ему «хотелось борьбы и движения», а отнюдь не карьеры. Он мечтал быть в одном ряду с былинными богатырями, «голова пухла от любопытства, от дерзкого воображения».

Разочарование наступило очень быстро: «Эти были грязнее, вшивей, жестче и непосредственней. Они крали друг у друга патроны, ругались раздраженным матом из-за каждого пустяка и дрались в кровь из-за куска сала. Они издевались над Мечиком по всякому поводу – над его городским пиджаком, над правильной речью, над тем, что он съедает меньше фунта хлеба за обедом». Никто во взводе не был так унижен, как Мечик. И Левинсон объективно способствовал этому: направил его в самый расхлябанный взвод дурака, пьяницы и халтурщика Кубрака, дал ему самую паршивую, больную ящуром, дряхлую клячу с провалившейся спиной. «Он чувствовал себя так, словно эту обидную кобылку с разляпанными копытами дали ему нарочно, чтобы унизить с самого начала».

Господи! Да разве забредший в отряд человек стал бы терпеть эти издевательства? В два счета сбежал бы (ведь уходили же некоторые). Мечик не сбежал. Он вступил на труднейшую тропу жизни и смерти, «трудный крестный путь лежал впереди». Недавний гимназист терпит. Почему? Да всё потому же, что он не случайный гость, он шел в отряд с «хорошим, наивным, но искренним чувством», он идейный борец, в чем убеждают и его рассуждения в беседе с Левинсоном, и всё его поведение в стане тех людей, которые представляют собой чуть улучшенный, но в общем тот же тип новых хозяев страны, что изображены в «Двенадцати» Блока, – невежественных, презирающих интеллигенцию; это люди невысокой морали и культуры, идущие по земле «без имени святого», отрицающие, по выражению Левинсона, «злого и глупого Бога» и живущие по странному принципу, изреченному в другое время поэтом Семеном Гудзенко: «Нас не надо жалеть: ведь и мы никого не жалели».