Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

И.О.

(Там же, с. 444)

С. 311 Вот идут по аллее так странно нежны / Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя. – Точно цитируются финальные строки из стихотворения Гумилева 1911 г.:

(122, т. 1, с. 163)

С. 311 Это – Андрей Белый. – Н. Мандельштам так оценивала степень достоверности следующего далее обширного фрагмента НБН: “…к ней подошел в Летнем саду не то Блок, не то Андрей Белый и с ходу сообщил интимные подробности о жизни Любови Дмитриевны Блок… Кто поверит такой ерунде… <���…> Нужно иметь безумную веру в разрыв двух миров (или времен, как наша мемуаристка Надежда Павлович), чтобы писать подобные вещи” (225, с. 34). Далее вдова Мандельштама пишет даже, что рассказ “об откровенностях Андрея Белого, встретившего Одоевцеву в Летнем саду” – “мерзость” (там же, с. 149).

Как представляется, эти эмоциональные разоблачения не слишком убедительны. Из мемуаров современников хорошо известно, что Белый в разговорах был склонен к экзальтированной откровенности, а В. Ходасевич и Н. Берберова вспоминают и о настойчиво повторявшихся рассказах Белого про его взаимоотношения с Блоком и его женой. “Скажу суммарно: история этой любви сыграла важную роль в литературных отношениях той эпохи, в судьбе многих лиц, непосредственно в ней даже не замешанных и в конечном счете – во всей истории символизма. Многое в ней еще и теперь не ясно. Белый рассказывал мне ее неоднократно, но в его рассказах было вдоволь противоречий, недомолвок, вариантов, нервического воображения” (387, с. 72); “…он два раза рассказал Ходасевичу и мне, в мельчайших подробностях, всю драму своей любви к Л.Д. Блок и свою ссору с А.А. Блоком, и, когда, без передышки, начал ее рассказывать в третий раз, я увидела, что Ходасевич скользит со стула на пол в глубоком обмороке. <���…>

Я знала и знаю его (рассказ Белого о его любви к жене Блока. – О.Л. ) наизусть. <���…> Да и не я одна. Было человек пять-шесть в то время в Берлине, которые попадались Белому вечерами между улицами Пассауэр, Аугсбургер, Прагер и Гейсберг” (53, с. 190–191).

Отметим, впрочем, что с Берберовой, а тем более с Ходасевичем Белый тесно дружил, а с О. – нет, и что свидетельство Берберовой относится не к петроградскому, а к более позднему, берлинскому периоду биографии автора “Петербурга”. Сравните, однако, в мемуарах Ходасевича о Белом: “Порой он лгал близким и открывал душу первому встречному” (387, с. 67).

Ни доказательством, ни опровержением правдивости рассказа О. о встрече с Белым в Летнем саду не может служить и то обстоятельство, что абсолютно все конкретные факты, приводимые О., можно найти в других, ранее опубликованных источниках. Отметим все же, что этими источниками О. при написании фрагмента о Белом безусловно пользовалась.

С. 313 …“уши вселенной”. — Вероятно, отсылка к финалу “Облака в штанах” Маяковского:

(233, т. 1, с. 196)

С. 313 Но Ефим, слуга Дома искусств… как покойный государь на портрете Серова… – О Ефиме см. с. 617–618. Сравните с его портретом в воспоминаниях В. Каверина: “Единственный из оставшихся в доме елисеевских слуг, маленький, сухонький, молчаливый, с желтой бородкой на худом лице” (165, с. 16). В серой суконной тужурке император Николай II Александрович (1868–1918) изображен на портрете Валентина Александровича Серова (1865–1911) 1902 г. см. вкладку к нашему путеводителю.

С. 314 Жаль только, что с мухой. – То есть как будто пьян. “Выражение с мухой метафорически переосмыслено применительно к характеристике состояния нетрезвого человека. Оно заимствовано из терминологии картежной игры в муху , из связанного с ней жаргона и собственно обозначало «с выигрышем, с удачей, с победой», с овладением «мухой» или с достижением «мухи»” (80, с. 88).

С. 314 Я и свой лучший роман назвал “Петербург”… —…мог провалиться в небытие. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке” Андрея Белого: “…«Петербург», то заглавие романа придумал не я, а Иванов: роман назвал я «Лакированною каретою»; но Иванов доказывал мне, что название не соответствует «поэме» о Петербурге; да, да: Петербург в ней – единственный, главный герой; стало быть: пусть роман называется «Петербургом»; заглавие мне казалося претенциозным и важным; В.И. Иванов меня убедил так назвать мой роман” (48, с. 219). Отметим, что в том же четвертом номере берлинского литературного ежемесячника “Эпопея” за 1923 г., где была напечатана последняя порция воспоминаний Белого о Блоке (откуда и взят цитируемый нами здесь фрагмент), были опубликованы и два стихотворения О. (см.: с. 27–28). Этот сборник редактировал сам Андрей Белый.

С. 314 Мой Петербург – призрак… параллелепипедов, кубов и трапеций. – Используются ключевые образы романа Белого “Петербург”. Сравните, например: “Дни стояли туманные, странные: по России на севере проходил мерзлой поступью ядовитый октябрь; а на юге развесил он гнилые туманы ” (40, с. 104); “Он, бывало, подолгу предавался бездумному созерцанию: пирамид, треугольников, параллелепипедов, кубов, трапеций ” (там же, с. 21).

С. 314 Это не только Петру, это и мне Евгений крикнул: “Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!” — Сравните в “Медном всаднике” Пушкина: “Добро, строитель чудотворный! – / Шепнул он, злобно задрожав, – / Ужо тебе!..” (317, т. V, с. 148). Герою этой поэмы, Евгению, уподобляется один героев романа “Петербург” – Александр Иванович Дудкин.

С. 315 А он взмахивает руками… – …действительно созданным им. – Это сравнение восходит к еще одному ключевому образу “Петербурга” – нетопыря (один из видов летучей мыши) над столицей. Сравните, например: “…и парили там здания; там над зданиями, казалось, парил кто-то злобный и темный, чье дыхание крепко обковывало льдом гранитов и камней некогда зеленые и кудрявые острова; кто-то темный, грозный, холодный оттуда, из воющего хаоса, уставился каменным взглядом, бил в сумасшедшем парении нетопыриными крыльями ; и хлестал ответственным словом островную бедноту, выдаваясь в тумане: черепом и ушами…” (40, с. 25).