Борис Аверин - Дар Мнемозины. Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции

Лекция Набокова о Марселе Прусте может служить комментарием к этому эпизоду. Отсылка к Прусту (столь же очевидная, как и отсылка к Мильтону) содержится в названии стихов Годунова-Чердынцева. Речь идет о поисках утраченного времени и о времени обретенном. В последнем томе Пруста («Обретенное время») герой наконец понимает, чего не хватает обычной памяти для воссоздания прошлого. Необходимо, чтобы настоящее сомкнулось с прошлым, необходимо в ощущении, всплывающем из прошлого в момент настоящего, узнать то, которое было испытано когда-то – и уберечь это впечатление узнавания от напора настоящего. Усилия разума и даже обычная работа памяти справиться с этой задачей не могут, ибо она не зависит от целеполагания. Одна лишь случайность может дать толчок памяти, подарить человеку то ощущение, благодаря которому всплывает прошлое. Только тогда возникают «букет чувств в настоящем и при этом созерцание минувшего события или ощущения» – только тогда «сходятся чувства и память и возвращается потерянное время». И единственное средство такого овладения прошлым – произведение искусства [454].

Набоков во многом разделяет воззрения Пруста – отсюда и любовь его к малозначимым, случайным деталям из прошлого, возникающим столь же случайно, как детский мячик героя «Дара». Но в то же время в набоковской работе памяти целеполаганию отведено гораздо более почетное место. Не даром Набоков сказал однажды о «Прустовских пытках на прокрустовом ложе» ( А II, 324) – как о несвободе от истины, открытой французским писателем, но также и как о другой несвободе – от произвола случайности. Творчество Набокова – сознательное погружение в прошлое, сознательное усилие, воля к воспоминанию, осуществленная автором и продиктованная читателю [455].

Сонет, завершающий «Дар» перечнем его ключевых тем, служит финалом, который дает повод вернуться к началу в воспоминании и заново восстановить пережитое читателем целое.

Существенна незначительность повода, пробуждающего воспоминание. Если ключ еще можно толковать как деталь символическую, то уж мяч, закатившийся под тахту, – деталь, никакими особыми значениями не нагруженная, равная самой себе – но этим-то и ценная. Точная, действительно бывшая, реальная и совершенно лишенная добавочного смыслового значения подробность активнее всего провоцирует воспоминание, а всплывая из глубин памяти, радует более всего. В предисловие к «Speak, Memory», где Набоков сообщает читателю весьма существенные факты (историю создания произведения, историю его публикаций и т. п.), он ввел наравне с этими очевидным образом важными сведениями и рассказ о следующей мелкой детали, получившей в контексте предисловия укрупненный масштаб: «…предмет, бывший просто подменой, выбранной наугад и не имевшей фактического значения в рассказе о важном событии, досаждал мне всякий раз, что я перечитывал это место, правя гранки различных изданий, пока я в конце концов не поднатужился и пока наугад подобранные очки (в которых Мнемозина нуждается больше кого бы то ни было) не преобразились в отчетливо вспомнившийся, устричной формы портсигар, мерцающий в мокрой траве…» ( А V, 319–320). Речь идет о том эпизоде восьмой главы, где гувернер Набоковых, позже влюбившийся в их мать и вынужденный покинуть дом, исполняет демонический танец в черном плаще у осины, «где когда-то повесился таинственный бродяга». «Как-то сырым утром, во время этой пляски плаща, он ненароком смахнул с собственного носа очки, и, помогая их искать, я нашел у подножья дерева самца и самку весьма редкого в наших краях амурского бражника…» ( Р V, 246). Эти очки и были подменой, пока память не преобразила условно названный предмет в точно восстановленный: портсигар, который и появился взамен очков в данном месте в «Speak, Memory»: «Как-то сырым утром, во время исполнения этого ритуала, он обронил портсигар, и, помогая его искать, я нашел у подножья дерева весьма редкого в наших краях амурского бражника…» ( А V, 448–449).

Мотив утерянных, забытых и заново обретенных вещей впрямую ведет у Набокова к биографиям и автобиографиям. Радость восстановления мелкой незначимой детали – эквивалент восстановления собственной жизни. В «Других берегах» описан момент, когда ускользающее воспоминание наконец схвачено – именно в этом описании дается ключ к названию книги. В седьмой главе рассказывается о любви десятилетнего Набокова к маленькой Колетт, с которой он познакомился на пляже в Биаррице. У Колетт была собачка, фокстерьер. О ней Набоков пишет: «Из чистой жизнерадостности эта собачка, бывало, лакала морскую воду, набранную Колетт в синее ведерко: вижу яркий рисунок на нем – парус, закат и маяк, – но не могу припомнить имя собачки, и это мне так досадно» ( Р V, 242). Страницей ниже рассказано об одной из самых любимых безделушек, купленных в Биаррице: о «предметике», «довольно символичном, как теперь выясняется» – о пенковой ручке «с хрусталиком, вставленным в микроскопическое оконце на противоположном от пера конце». Зажмурив один глаз, сквозь этот сувенирный вариант магического кристалла «можно было увидеть в это волшебное отверстие цветную фотографию залива и скалы, увенчанной маяком». Узор на синем ведерке Колетт, варьируясь, повторяется. «И вот тут-то, при этом сладчайшем содрогании Мнемозины, случается чудо: я снова пытаюсь вспомнить кличку фокстерьера, – и что же, заклинание действует! С дальнего того побережья , с гладко отсвечивающих вечерних песков прошлого <���…> доносится, летит, отзываясь в звонком воздухе: Флосс, Флосс, Флосс!» ( Р V, 243; курсив мой. – Б. А. ).

Это воспоминание происходит прямо на глазах у читателя, ибо к автору оно приходит в момент писания, абсолютное настоящее опять смыкается с прошлым – на сей раз в звуке забытого и восстановленного памятью имени. Ценность восстановленной детали чрезвычайно велика, если учесть, что кладовые памяти освещены неровным светом, и любая мелочь, выхваченная из тьмы, увеличивает «сумму света», актуализируя невостребованное и, казалось бы, навсегда утраченное прошлое.

«Наиболее автобиографичная» из книг Себастьяна Найта названа «Утерянные вещи» ( А I, 28) – название книги героя, корреспондирующей автобиографической книге Набокова, отсылает к описанному в «Даре» сюжету воспоминания (о «Потерянном Мяче» и «О Мяче найденном»).

Точность добытых воспоминанием подробностей (портсигар, а не очки, Флосс, а не некий фокстерьер), нежелание удовлетворяться подменами даже в столь незначительных деталях, в автобиографической книге контрастирует с готовностью самого авторского «я» к всевозможным трансформациям в контексте автобиографичных романов. Понятным в этой связи становится объяснение Набоковым смысла заглавия, данного первой английской версии автобиографической книги: «„Убедительное доказательство“ – убедительное доказательство моего существования» ( А V, 319).