Ноам Хомский - О природе и языке
- Название:О природе и языке
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:URSS
- Год:2005
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Ноам Хомский - О природе и языке краткое содержание
О природе и языке - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
То же свойство человеческого языка, с его видимой биологической изолированностью, заинтриговало и Чарльза Дарвина, когда тот обратил внимание на эволюцию человека. В своем «Происхождении человека» Дарвин писал, что собаки в отношении понимания языка, по-видимому, находятся «на той же стадии развития», что и годовалые младенцы, «которые понимают много слов и короткие предложения, но не могут еще вымолвить ни слова». В этом отношении, полагал Дарвин, между людьми и другими животными есть лишь одно различие: «Человек отличается единственно своей едва ли не бесконечно большей силой связывания самых разнообразных звуков и идей воедино». Это «связывание звуков и идей» и есть то самое «чудное изобретение» комментаторов XVII в., которое Дарвин надеялся каким-то образом интегрировать в теорию эволюции.
В теорию эволюции , но не обязательно в процессы естественного отбора: и уж точно не только в них, поскольку они-то тривиальным образом действуют в физическом «русле» и их эффекты надлежит открывать эмпирическим путем, а не задавать определением. Стоит напомнить также и о том, что Дарвин твердо отверг гиперселекционизм своего близкого коллеги Альфреда Рассела Уоллеса, который реанимировали в некоторых современных популярных версиях так называемого «неодарвинизма». Дарвин неоднократно подчеркивал свое убеждение, «что естественный отбор является главным, но не единственным способом видоизменения», тем самым недвусмысленно учитывая целый ряд возможностей, в том числе неадаптивные изменения и функции, возникшие без участия селекции и детерминированные из структуры. Все эти темы живы и в современной теории эволюции.
Интерес к природе и происхождению «чудного изобретения» ведет к исследованию того компонента человеческого мозга, который отвечает за эти уникальные, поистине волшебные достижения. Этот орган языка, или, как мы могли бы его назвать, «языковая способность», принадлежит всему человеческому виду в равной мере, и отклонения, насколько нам известно, крайне незначительны, за исключением очень серьезной патологии. При созревании и взаимодействии с окружающей средой всеобщая языковая способность принимает то или иное состояние, проходя несколько стадий и, по-видимому, окончательно стабилизируясь к пубертатному периоду. Состояние, достигаемое этой способностью, напоминает то, что в обыденном употреблении называется тем или иным «языком», но лишь отчасти: мы более не удивляемся, когда категориям, внушаемым здравым смыслом, не находится места при стремлении понять и объяснить феномены, которые эти категории по-своему описывают. Вот еще одно достижение галилеевской революции, которое ныне принимается как данность в точных науках, но за их пределами по-прежнему считается неоднозначным — по-моему, неосновательно.
Внутренний язык, в специальном смысле, есть некоторое состояние языковой способности. Каждый внутренний язык обладает средствами конструирования ментальных объектов, которыми мы пользуемся для выражения наших мыслей и интерпретации непрекращающегося ряда явных выражений, с которыми мы сталкиваемся. Каждый из этих ментальных объектов соединяет звук и значение в конкретной структурированной форме. Ясное понимание того, как конечный механизм может сконструировать бесконечное множество таких объектов, было достигнуто лишь в XX в. в трудах по формальным наукам. Эти открытия позволили эксплицитным образом подойти к той задаче, которую выявили Галилей, теоретики Пор-Рояля, Дарвин и некоторые другие — целая россыпь других мыслителей, насколько я сумел выяснить. Последние полвека немалая часть изучения языка посвящена исследованию таких механизмов — в изучении языка они называются «порождающими грамматиками» — и это важная инновация в долгой и богатой истории языкознания, хотя, как всегда, прецеденты есть, в данном случае они прослеживаются к Древней Индии.
Формулировка Дарвина в нескольких отношениях способна ввести в заблуждение. В современном понимании языковые достижения младенцев идут гораздо дальше того, что им приписывал Дарвин, а за пределами человеческого рода никакие организмы не имеют ничего подобного тем языковым способностям, которые он допускал. И фраза Дарвина «отличается единственно» точно неуместна, хотя замена «единственно» на «главным образом» могла бы быть оправданна: свойство дискретной бесконечности — это лишь одно из многих сущностных отличий человеческого языка от животных систем коммуникации и выражения, да и от других биологических систем, вообще говоря. И конечно же, фразу «почти что бесконечно» надо понимать в значении «неограниченно», т. е. «бесконечно» в релевантном смысле.
Тем не менее, замечание Дарвина, по сути, верно. Сущностные характеристики человеческого языка, такие как дискретно-бесконечное использование конечных средств, что интриговало его и его выдающихся предшественников, представляются биологически изолированными, притом это пример совершенно нового развития и в эволюции человека через миллионы лет после отделения от ближайших сохранившихся родственных видов. Более того, «чудное изобретение» должно присутствовать и в годовалом младенце Дарвина, да и в зародыше, пусть в еще не проявленном виде, так же как способность к бинокулярному зрению или половому созреванию заложена в генах, хотя и проявляется лишь на определенной стадии созревания и при надлежащих условиях среды. Схожие выводы представляются весьма правдоподобными и в случае иных аспектов нашей ментальной природы.
Понятие ментальной природы в галилеевскую эпоху подверглось серьезному пересмотру. Оно было сформулировано по-новому, в довольно ясных терминах — и думаю, можно утверждать, в последний раз: это понятие вскоре развалилось и на его месте с той поры ничего не возникло. Понятие разума было выработано в терминах того, что называлось «механистической философией», идеи о том, что естественный мир — это сложная машина, какую в принципе мог бы сконструировать искусный ремесленник. «Мир был лишь набором сцепленных вместе архимедовых простых машин, — замечает галилеевед Питер Махамер, — или же набором соударяющихся корпускул, которые подчиняются законам механического столкновения». Мир был чем-то вроде замысловатых часов и прочих автоматов, которые так возбуждали научное воображение той эпохи, во многом так же, как сегодня компьютеры — и в одном важном смысле этот сдвиг не фундаментален, как показал Алан Тьюринг шестьдесят лет назад.
В рамках механистической философии Декарт разработал свою теорию разума и дуализма разума и тела, по-прежнему locus classicus многих дискуссий по поводу нашей ментальной природы и, по моему мнению, источник серьезного недоразумения. Сам Декарт шел осмысленным путем. Он стремился продемонстрировать, что неорганический и органический мир можно объяснить в терминах механистической философии. Вместе с тем, он доказывал, что фундаментальные аспекты человеческой природы ускользают из этих рамок и не укладываются в эти термины. Его основным примером был человеческий язык: в особенности то самое «чудное изобретение» средства выражения наших мыслей все новыми способами, которые ограничиваются нашим телесным состоянием, но не определяются им; соответствуют тем или иным ситуациям, но не обуславливаются ими — принципиальное различие; вызывают в других мысли, которые они могли бы выразить похожими способами, — словом, весь тот набор свойств, который мы бы назвали «креативным использованием языка».
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: