Александра Баркова - Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Я еще не иссякла ругаться, не думайте обо мне так хорошо. Мы имеем еще одну чрезвычайно любопытную проблему. Наша дорогая советская культура была, как вы знаете, рабочее-крестьянской. И, соответственно, всё, что соответствует простому народу, это ура и круто. И поэтому, ежели царь выражается как простолюдин, это учебник сразу поднимает на ура. А надо бы на вилы поднимать! (Но на вилы поднимал Курбский. Из Польши. Длинные рукоятки у вил… И то не хватило.) Давайте посмотрим, чем нас осчастливил учебник. Как я говорила, учебник у меня 1956 года – эталон советской идеологии. «Грозный не стесняется бранных выражений…» Это его учебник хвалит, поймите меня правильно. И далее: «…“ собака ”, “ собачий ”, “ пес ” и пр. Он употребляет разговорные выражения “аз на то плюнул”, “а он мужик очюнной врет, а сам не ведает что”. Он пользуется поговорками, пересыпает речь восклицаниями: “ох!”, “увы!”, “горе ей!”» Умилительная картина: царь ругается как простой человек. И в этом умилении воспитано поколение наших родителей, что говорить о нас?! Мы выучили, что просторечие – это достоинство, и сказали учебнику: «Аффтар, выпей йаду!»

А теперь стоп – двадцать первого века хватит, мы возвращаемся в шестнадцатый.

По поводу «пса» и «собаки». Почему это бранное выражение? Я прошлый раз специально эти жуткие ругательства убирала из текста, цитируя вам Грозного. Чтобы не отвлекаться. Итак, вы должны понять, что любая матерщина меркнет по сравнению с этим гнуснейшим оскорблением (и, кстати, в известной фразе про «…твою мать» табуировано самое страшное слово – слово «пес», которое там подлежащее; да, оно такое ужасное, что его не смели произносить в матерной ругани). Вы уже дрожите? Отлично, переходим к строгой науке.

Я объясняю это в связи с двумя персонажами мировой культуры, один – Грозный, а второй – Гомер, который тоже словом «пес» в разных выражениях очень жестко ругается. Надо понимать следующее. Собака на протяжении практически всей истории человечества была животным, которое в дом не впускали. Все разновидности домашних собачек – это явление века примерно с восемнадцатого, и в Европе, а не на матушке-Руси. Собака – падальщик. Я всегда по этому поводу цитирую новгородскую летопись о голоде в Новгороде, и в переводе интересующий нас пассаж звучит так: «И было горе. На торгу множество трупов, по улицам множество трупов. Не могли псы съесть все трупы». Я выдержу паузу, чтобы вы представили себе эту картину.

По улицам городов всегда бегали бродячие собаки. Сталкивались с ними? Даже в начале двухтысячных в Москве были очень страшные стаи бродячих собак. На меня однажды они хотели напасть, но я вела себя достаточно корректно, и всё обошлось. Читаем рассказы путешественников двадцатого века: в городе, на окраине, бродячий пес, гоняющий какой-нибудь череп с остатками волос, это нормально. На кладбище не очень глубоко в землю зарывали. А если даже глубоко зарывают, то нищий сдохнет на улице, вот тебе и пожива для бродячих собак.

Дворовые псы – дело другое, конечно, но они не были милым другом хозяина, они сидели на цепи, и отношение к ним было соответствующим. В деревне до конца двадцатого века собака – нечистое животное.

Поэтому, когда мы читаем хоть Гомера, хоть Грозного, каждый раз, когда вы видите слово «пес», переводите с языка одной культуры на язык другой культуры. Подставляйте слово «бомж». Ну такой нормальный, основательно воняющий бомж: вошел в вагон метро, вы сидите на другом конце – а запах и до вас. Вот пусть он вам представляется: вонючий, омерзительный и всё такое. И каждый раз, когда вы будете подставлять слово «бомж» на место слова «пес», вы будете понимать, что царь-батюшка выразился очень крепко. Пишется «пес смердящий» – читаем «бомж вонючий». И вам сразу будет всё ясно. Вы будете не очень соглашаться с учебником, который хвалит Ивана Грозного за активное использование бранных выражений. Давайте почитаем то, что я вам давеча убирала из цитат. « Что же ты, собака… пишешь и жалуешься? Чему подобен твой совет, смердящий хуже кала? Или, по-твоему, праведно поступили твои злобесные единомышленники, сбросившие монашескую одежду и воюющие против христиан? » Заметьте, Грозный всячески делает вид, что простонародный язык у него родной, но выдает, выдает его литературный акцент. Как вам нравится слово «злобесный»? В оригинале: «Или мниши праведно быти, еже от единомыслен никовъ твоихъ злобесныхъ учинено». У него сразу же вылезает великолепный церковнославянский язык, несмотря на то что в соседней фразе он использует разговорные формы. Понравилось ему слово «злобесный», несколько раз употребляет. « Мне было три года, брату же моему год, а мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь: со всех сторон на нас двинулись вой ной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы, и от вас, изменников, пришлось претерпеть разные невзгоды и печали, ибо князь Семен Бельский и Иван Ляцкий, подобно тебе, бешеной собаке, сбежали в Литву, и куда только они не бегали, взбесившись, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных ». Это мы с вами уже разбирали, но теперь – без купюр.

Ну, пожалуй, хватит с Грозным разбираться. Теперь мы с вами по контрасту пойдем заниматься плутовскими повестями. Читать их, конечно, это отдых для студента, потому что в кои-то веки появляется увлекательный сюжет, и если «Повесть о Савве Грудцыне» еще тяжелая (весь ее сюжет я без шпаргалки не осилю), то «Фрол Скобеев» – это, знаете, такой хорошенький рассказик, так бодренько читается. Между тем возникает печальный вопрос. Что, все предыдущие века развития древнерусской литературы – они что, ради этой фигни были, да? Вот ради этих увлекательных рассказиков? Печально, очень печально. Это проблема неизбежного культурного регресса вследствие чрезмерно закрученных гаек. И я снова о феномене романов Дарьи Донцовой. Потому что, по сути, это то же самое. Потому что это для человека, который вертится в мясорубке, хуже, чем белка в колесе, – для него вот пишет Дарья Донцова. Это человек, едущий на работу пару часов каждый день; он, подходя к метро, покупает в киоске новый роман Дарьи Донцовой, доехав за два часа, он его прочитывает и, прочтя, отправляет в урну. И логично, что он на следующее утро будет спрашивать: «А где ее новый роман?» Эти произведения затыкают определенную психологическую дыру. Почему возникло такое явление, как иронический детектив? Потому что многие люди ездят на работу по два часа в один конец. Каждый день. И они это будут читать. Они ничего другого читать в это время не способны.