Александра Баркова - Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Мы сегодня отпахали полные два часа, но, несмотря на труды наши праведные, мы XVII век всё еще не закончили, в следующий раз нас ждет великая проблема русской поэзии: как она, бедняжка, попыталась родиться и что из этого вышло. Нас снова ждет проблема царя и священников; она нас будет ждать уже не в религиозно-культурном аспекте, а исключительно в контексте бедной-несчастной истории русской литературы. Говоря напоследок, если посмотреть на всю историю России – тут одно губят, тут другое губят, там губят третье. Я одного не понимаю, как в этих условиях наша культура не только выживает, но еще и бурно развивается. А вот поди ж ты…

Нас с вами ждет восемнадцатый век. Но восемнадцатый век, что логично, начинается в семнадцатом. Так что мы с вами сегодня в основном будем говорить о семнадцатом веке, но уже в категориях принципиально новой культуры.

Итак, я напоминаю вам банальную вещь, вам известную с фильмов типа «Юность Петра», где молодой Петрушенька удирает в Москве в Немецкую слободу. Из этого следует тот незамысловатый факт, что в Москве Немецкая слобода была. И возникла она при его батюшке, Алексее Михайловиче. И если Петр – это окно в Европу, то его батюшка открыл, ну, скажем, форточку. И ветром с Запада повеяло весьма основательно. Иностранцы приезжают, в частности Адам Олеарий, на которого я активно ссылаюсь в лекциях по мифологии. (М-да, я представила Олеария, проникающего на Русь через форточку, открытую Алексеем Михайловичем… ох уж эти культурные метафоры!) Петр был более скандальный, чем его отец, более радикальный, Петр больше ломал, но вы должны понимать, что Алексей Михайлович уже делал многие из тех вещей, которые продолжил его сыночек, но делал более мягко и аккуратно. Впрочем, на его совести раскол. Я еще не знаю, что хуже для матушки-Руси – раскол или все петровские реформы. Но у нас пока что Петруша еще маленький, а в наследниках (и затем в царях) – сын первой жены Алексея Михайловича. Как его звали?

На матушке-Руси было два царя Федора. Удивительно схожие: оба подозрительно напоминают хороших людей, оба умерли бездетными, после смерти обоих началось такое, что ой, мама, это только Пушкину воспеть в нетленных строках. Что за два Федора? Знаете ли вы хотя бы про одного? Про одного знать положено, потому что мы будем проходить пьесу Алексея Константиновича Толстого «Царь Федор Иоаннович». Она вошла в золотой фонд русского театра и является лучшим из написанного оным Толстым. А нас сегодня будет интересовать другой Федор – Федор Алексеевич, старший брат Петра. Федор жениться успел, но не успел дойти до брачной ночи – умер, его супруга осталась девственницей, Петр в этом лично убедился: когда она умерла, он присутствовал при вскрытии, любопытствовал. Дальше Федору де-факто наследует Софья, хотя формально и юридически наследуют Петр и его старший брат Иван. Об этой ситуации мы сегодня будем говорить.

Как я уже сказала, поскольку Алексей Михайлович был открыт Западу и западной культуре, в это время в Москве появляются европейски образованные люди. Они славяне, но выходцы с Запада. Вопрос: с какого-такого Запада приедут в Москву эти славяне? Симеон Полоцкий, Карион Истомин, Сильвестр, он же Медведев, и так далее. Более того, поскольку это люди европейской образованности, на латыни они будут говорить как миленькие, но, чтобы подчеркнуть свою эрудицию и свою избранность, они будут говорить, логично, на западноевропейском языке. На каком языке будет говорить интеллектуальная элита русского общества при Алексее Михайловиче? Я жду ваших ответов. Мимо, мимо, мимо. Французский – нет, у нас семнадцатый, а не девятнадцатый век, немецкий тем паче мимо, немецкая культура у нас тоже сильно позже поднимется. Английский тоже мимо, голландский – это вы с Петром Алексеевичем путаете, а у нас пока Алексей Михайлович. Ну?! Государство высокой европейской культуры, вам это государство известно, мы его упоминали и на прошлой лекции… Польша! Да, это Польша, это польский язык. Между прочим, оттуда пошло бритье бород, не связанное с сексуальной ориентацией, а связанное с модничаньем. Если ты носишь только усы и одет в польский кафтан, то никаких вопросов! Это подражание западной моде. Нам показывают в прекрасном фильме «Юность Петра» – Голицын, фаворит Софьи, одет по-польски и носит усы. И Петра на исторических полотнах, если художник разбирался в материале, изображают одетым по западной моде – в польский кафтан.

В это время Польша – преинтереснейшее явление. Потому что она, с одной стороны, страна славянская, с другой стороны, с незажившими ранами, особенно на самолюбии, – враг России (я напоминаю, что именно в Польшу у нас бежит Курбский), и при этом она – страна европейской культуры. Опять же посмотрели на переписку Грозного с Курбским, Курбский пишет из Европы, то есть из Польши. А дальше будет еще более любопытное явление.

Где у нас, на территории бывшего СССР (во время правления Алексея Михайловича это уже территория Российского царства), где у нас будут равные европейским университетам учебные заведения? Где у нас будут центры интеллектуальной элиты? В царствование Алексея Михайловича? Львов? Это уже тепло. Варшава? Это ни коим образом не Российское царство. Прибалтика? Нет, мимо. Думайте, думайте. Ваша мысль в правильном направлении движется. Краков?! Кхм, тоже интересные представления о Российском царстве (и о бывшем СССР заодно). Киев? Уф. Наконец-то. Итак, это Киево-Могилянская академия. Фактически первый университет на территории бывшего СССР. Симеон Полоцкий, крупнейшая личность культуры того времени, как раз выходец из Киево-Могилянской академии, изучавший там семь свободных художеств. У вас тут возникла мысль про Прибалтику, это хорошая была мысль, она была плоха только одним – Литва не входила в Российское царство. Но эта хорошая мысль пришла в голову Симеону Полоцкому: он учился в Вильне (то есть Вильнюсе), там слушал курс у иезуитов. Так что прибалтийское образование – хорошо, польское – еще лучше, а Киев считался восточнославянскими Афинами. И в это время через Киев, именно через польский язык, через польскую культуру, к нам, в Российское царство, будет идти вся культура западноевропейского барокко, а точнее, польского барокко. И случится с нею то, что всегда случается с западными идеями на Руси-матушке. Опять встанет просто с ног на голову, сейчас объясню как именно. Но это частности. А сейчас переходим к важнейшему моменту.

Вы должны понимать вот какую прискорбную для нашей поэзии вещь. Киево-Могилянская академия кого, собственно, готовила? Каким учебным заведением она была? Светским или духовным? Она была духовным заведением. Выходцы из нее, помимо всей своей европейской образованности и прочих достоинств, были монахами. И это раз и навсегда сформировало особое отношение к поэзии в матушке-России. Объясните мне – почему? Почему принципиально для всей русской поэзии, для всей советской поэзии (особенно той, что больше советская, чем поэзия), для львиной доли антисоветской поэзии, почему принципиально, что в каком-то замшелом семнадцатом веке, в каком-то Киеве, который теперь уже и не наша страна, этот древний вуз не был светским учебным заведением? Все они его выпускники – и Сильвестр (Медведев), он не «Сильвестр Медведев», потому что Сильвестр – его монашеское имя, а Медведев – его фамилия до принятия монашества, и Симеон Полоцкий, и Стефан Яворский, и прочие менее известные авторы; я вам их сегодня немножко поцитирую, у вас пропадет всякое желание когда-либо в жизни их читать.