Александра Баркова - Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

За пять лет до этих событий родился будущий император Александр Первый. Гавриил Романыч написал по этому поводу… приготовьтесь к скандалу, я вам объясню, где надо возмущаться (или падать в обморок). По случаю рождения следующего в цепочке наследников Державин пишет «Стихи на рождение на Севере порфирородного отрока». На день рождения императорского высочества надо писать оду, все приличные люди пишут оду! Он пишет «стихи». Чем стихи отличаются от оды? Ода есть жанр торжественный и официальный. Стихи есть жанр, обозначающий личностное отношение, выражение чувств частного лица. Так что безобразничать с жанрами Державин начал еще до «Фелицы». Я напомню на всякий случай, что имя Фелица (от латинского felis – «счастливая») из сказки, которую Екатерина для Александра написала. Да, она писала для внука сказки, как могла, так и писала, другие писали хуже.

Итак, «Стихи» по случаю рождения Александра. Целиком я вам их читать не буду, процитирую то, что очень удачно и здорово и очень по-хорошему хулигански, а остальное там всё более-менее благопристойно, и вообще у Державина еще поэтический язык не разработан. Итак, рождение наследника положено воспеть одой, ода есть произведение античной культуры, там должны действовать античные боги. Ну… и они тут действуют. Вы рано смеетесь, я еще ничего не процитировала. Возникла маленькая проблема. Отрок-то родился в России, и поэтому античных богов срочно, экстренно, по случаю рождения порфирородного отрока, переправляют в Россию-матушку, в ту погоду, которая там тогда и была. И поэтому поехали:

Дальше хуже:

Да-да, такой родной персонаж! Некрасов еще свой «Мороз, Красный нос» не написал, Островский тем паче, но образ уже шагает по нашей литера туре, хотя пока, как видите, называется по-античному Бореем.

От Деда Мороза (простите, от Борея) идем дальше:

что вполне логично, раз уж у нас Борей; Борей – северный ветер. Но нам же здесь, в картине русской зимы нужна античность, да? Приготовьтесь. Их загрузили вместе с Бореем, переправили весь античный кордебалет в русскую зиму. Садист! Изверг!

Представьте себе это! Вообразите античных нимф в русской зиме!

Ну да, у сатиров меховые ноги, им потеплее. Я думаю, что с сатирами всё гораздо смешнее, чем просто перенос греческих божеств в русскую зиму. Как вы понимаете, способом передвиж ения в тогдашней матушке-России были сани. И когда барин куда-то на санях приехал, то потом его возница остается барина ждать, так? Поэтому на улицах и во дворах разожжены костры, потому что зимой у костра на улице теплее, чем на неотапливаемом первом этаже. И поэтому у меня-то эта картинка: « Согревать сатиры руки // Собирались вкруг огней » вызывает не просто смех – я представляю себе сатиров греческих в русской зиме и вокруг костра, стоящих, как кучера или извозчики. На этом, к моему глубокому сожалению, хулиганства Державина завершаются, дальше идут возвышенные слова по поводу того, что на этом севере родился прекрасный отрок порфирородный. А заканчивает Державин словами: « Будь на троне человек! » Это не хулиганство, но это то, за что я так хвалю Гаврилу Романыча: у него личностное начало везде. И от Александра он того же ждет. И это, конечно, бомба под классицизм, который, как мы знаем, индивидуальности знать не желал. Поэтому, когда вы читаете фразу «Державин – вершина русского классицизма», вы должны всегда держать в голове поправку: «русский классицизм» – это термин как «морская свинка», грызун, а не парнокопытное, – прогрызает дыру во французских правилах и сбегает через нее…

Что дальше у Державина? Сами читайте оду «Бог». Я, пожалуй, не хочу ее комментировать, потому что, как вы поняли, Гаврила свет-Романыч писал только то, что думал, и обращался ко всем отнюдь не от имени советского народа, как положено поэту-классицисту. А к кому бы он ни обращался, в том числе и к Богу, для него это исключительно порыв глубоких, искренних чувств, и поэтому я не буду вам цитировать оду «Бог». Вообще Державина стоит оставлять наедине с Богом, и каждого из вас оставлять наедине с Богом, с Державиным и с самим собой. Потому что Державин, говоря о самом себе, умудрялся говорить о каждом из нас, о том, что живет в нас. В этом великий и прекрасный парадокс настоящего поэта: он пишет только о себе, но мы смотримся в его стихи как в зеркало.

Оду «Вельможа» очень, естественно, любит учебник, потому что в оде «Вельможа» Державин критикует… в оде «Вельможа» Державин критикует , вы уже меня понимаете. Вот так вот. Хулиган был неописуемый. Или, говоря языком учебника, новатор и реформатор. Но если всё-таки говорить о содержании оды (которое блекнет перед реформой жанра), то да, Державин критикует екатерининских вельмож, а советский учебник не любит Потемкина и поэтому очень смачно разбирает оду «Вельможа», где описаны реальные случаи, как к Потемкину приходили просители, а он их оставлял ждать в передней – их, израненных героев. Потемкину он противопоставляет Румянцева: Румянцев был примерно в тех же чинах, но Потемкин его всячески задвигал, а Румянцеву приходилось жить в деревне, потом ему передали возможность командовать армией, он одержал победу, стал Румянцевым-Задунайским. Да, всё так. Потемкин, как вы понимаете, личность очень сложная, очень неоднозначная, о чем мы и в прошлый раз говорили, когда я рассказывала про триумфальную арку в Севастополе.

Но, как вы понимаете, сводить это произведение к критике Потемкина – это лишать себя самого ценного и самого вкусного. Тем, что Державин превращает оду в жанр то сатирический, то критический без сатиры, он устраивает фактически революцию в поэзии. Называть Державина революционером немножко странно, всё-таки придворное лицо, сенатор и будущий министр юстиции, но этот человек умудрялся сочетать несочетаемое, что в жизни, что в стихах. Я напомню, что его ода «Властителям и судьям» вызвала негодование: автор – якобинец! На что автор предъявил псалом царя Давида, переложением которого является эта ода, и сказал, что царь Давид якобинцем не был. «Властителям и судьям» – не сатира ни в коем случае, потому что в сатире есть элемент насмешки, а это – чистый пафос негодования. Это безусловно ода, она написана с позиций вечности, но вечности не прославленной, а заклейменной.