Александра Баркова - Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Ну что ж, Карамзин-сентименталист – это тезис, вам известный. Хорошо. Тогда нечто посвежее.

Явление третье: Карамзин как предромантик. Есть у Карамзина текст, мы не будем его с вами разбирать, поэтому, пожалуй, я его прямо сейчас перескажу, прежде чем читать «Бедную Лизу». Это «Остров Борнгольм». Вначале всё темно, мрачно, бушующее море, черные скалы. Герой видит некоего юношу, который поет песню о запретной любви. И на протяжении какой-то части этого большого рассказа (или маленькой повести) говорится о том, что есть остров Борнгольм и ужаснее него нет ну просто ничего на свете. Но потом именно туда причаливает корабль, где находится герой, и там, в черном-черном замке, живет седой-седой старик, и всё вокруг тоже очень мрачное-премрачное. Современному человеку это читать довольно трудно, но, опять же, XVIII век: как могли, так и писали. Просто с той поры это стало штампом. Итак, всё там мрачнее некуда. Герой, переночевав в замке, утром идет осмотреть окрестности и видит подземную темницу, где заточена девушка. И тут является старик, и далее следует фраза: « Страшная правда открылась мне ». И на этом что? На этом рассказ закончен! И кто после этого Николай свет-Михайлович? Хулиган. Или, говоря научными терминами, автор с высоким взаимным доверием к читателю, предлагающий читателю самому достроить сюжет. Кхм… Литературоведческий термин «хулиган» и его определение. Это всегда автор с высоким взаимным доверием к читателю. Иначе он ведет себя прилично.

И вот бедный-несчастный студент, в лице моей морды и всех моих одногруппниц, читает «Остров Борнгольм» и на фразе: « Страшная правда открылась мне » – чувствует себя совершенно обиженным, обманутым: его попугали и ничего не сказали. Это жестоко! Нас спасал не то Алексей Михайлович Песков, не то аспирант, который вел семинары, я уже не помню точно. А я уже своих студентов-журналят просто тыкала носом в песню юноши в первой части: он пел о том, что против них и общество, и природа… да, а девушка заточена отцом. Что же такое совершила девушка и почему же это у нас юноша в первой части поет, что против них не только люди, но и натура? Инцест. Любовь между братом и сестрой. Вот какая страшная правда открылась герою, вот почему он не смеет произнести эту страшную тайну вслух. Вот за что отец заточил собственную дочь. И всё старательное нагнетание ужаса – это, конечно, еще не романтизм, но почва для него. Популярность «Острова Борнгольм» у тогдашней молодежи вы понимаете какой была. Сериал «Сумерки» мечтает о таком успехе. Что за страшная правда открылась, они все, естественно, понимали без подсказок. То есть Карамзин как предромантик сделал свое черное-черное дело на страшном-страшном острове. И поэтому не забывайте, что Александр свет-Сергеич Пушкин – это кто такой изначально? Один из младокарамзинистов, не больше и не меньше. Один из. Он у Николая свет-Михайловича это вовсю впитывал.

Дальше, продолжая тему «Карамзин и предромантизм», надо сказать следующее. Будем мы с вами и романтические вещи читать и у Пушкина, и у Лермонтова. И даже навскидку вы понимаете, что романтизм, не русский, но и европейский, байроновский, – это бегство от общества, но не обязательно на черные-черные скалы при бушующем-бушующем море, это еще бегство к разным экзотическим народам. А эти народы могут быть как современными, так и удаленными от нас в истории. То есть романтизм будет идти рука об руку с историзмом. Что у нас будет делать Карамзин как предромантик? Он, например, будет переводить шекспировского «Юлия Цезаря», он будет переводить индийскую драму «Шакунталу» Калидасы, он будет переводить одну из поэм Оссиана.

Об Оссиане надо сказать несколько слов. Дело было так. В организме европейцев вообще и англичан в частности оказалась острая нехватка национальной героической поэзии. Потом эту проблему Толкиен будет решать, но нехватка была уже в XVIII веке, и Джеймс Макферсон поездил немножко по шотландскому северу послушал, что там поют, обработал это, как счел нужным, и издал под названием «Песни шотландского барда Оссиана». У нас «Поэмы Оссиана» вышли в «Литпамятниках», можно посмотреть, и карамзинский перевод там, естественно, приведен. Вопрос, сколько в этих поэмах от самого от Макферсона, сколько там от шотландских текстов… понятно, что от Макферсона там гораздо-гораздо больше. Но в то время, для XVIII века, это действительно было открытие: к нам явились древние шотландские поэмы, ура, как здорово. Причем наибольший восторг был даже не в Англии, а в Германии; на Гёте, в частности, «Оссиан» оказал большое влияние, в «Страданиях Вертера» о нем вдохновенно говорится. Для них это было очень мощное обращение к старине. И одну из поэм Оссиана Карамзин переводит. Дальше. Он вводит в русское чтение Шекспира, настоящего, потому что раньше Шекспир по-русски выходил в очень своеобразных переложениях – не в переводах, а именно в переложениях. Например, Розенкранц и Гильденстерн – зачем их двое, они же одинаковые, выкинем одного за ненадобностью. Целыми сценами выкидывали… Вольтер всячески негодовал против Шекспира. Шекспир, понимаете ли, осмелился писать не по законам классицизма, это, несомненно, страшное преступление для человека, который жил за два века до классицизма. Вольтер всячески негодовал против «варвара». Карамзин настаивал, что Шекспир всё-таки не совсем варвар, хотя и не по законам классицизма. Так что вот вам и Шекспир, и древнеиндийская поэзия, и псевдодревняя эпическая шотландская поэзия. Отличная почва для романтизма. Дойдем до «Кавказского пленника» – будем Карамзина вспоминать через слово.

Ну и наконец, самый интересный момент – Карамзин вдруг оставляет всю литературную деятельность и начинает заниматься историей. Это четвертое, что делает Карамзин. Об этом мы будем говорить преподробнейше.

Что читать о Карамзине. В наших прекрасных интернетах есть совершенно замечательная книга, и, поскольку вы вряд ли осилите всю «Историю государства Российского», то решительно советую прочесть эту книгу; это вам, пожалуй, принесет больше пользы, чем неадаптированный Карамзин. Это Натан Эйдельман, его «Последний летописец». Я вам очень многое по Эйдельману и буду давать.

Начинал Карамзин, как я вам говорила, у Новикова в его журнале «Детское чтение». Эйдельман пишет про «Детское чтение для сердца и разума», что на нем в конце XVIII столетия воспитывалось целое просвещенное поколение. И Карамзину тогда еще не было двадцати лет.

Дальше он едет по Европе и, как я уже сказала, возвращается с «Письмами русского путешественника». Давайте посмотрим цитаты:

« Признаться, сердце мое не может одобрить тона, в котором господа берлинцы пишут. Где искать терпимости, если самые философы, самые просветители – а они так себя называют – оказывают столько ненависти к тем, которые думают не так, как они? »