Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Следует заметить, что совмещение трагического / драматического с романтическим оказалось более продуктивным, чем, например, его сочетание с сентиментальным. Гиперболически артикулированное страдание постепенно ушло в историю; чем далее, тем больше в моде будет «правдивая» передача переживаний, в том числе танатологических. Также до сих пор в нашей ментальности актуальна проблема свободы личности, особенно способной в случае попрания этой свободы на танатологический акт.

Минимизация выразительных средств при передаче трагического / драматического свойственна реалистическим произведениям. Здесь в центре внимания оказываются противоречия «самой жизни», детерминированные психологически, социально и исторически. Проникновение в литературное творчество сциентистских аналитических приемов, с одной стороны, позволяет углубиться во внутренний мир персонажа, с другой – заставляет ощутить беспомощность этих приемов относительно «проклятых вопросов» бытия, прежде всего проблемы смерти. Трагическим / драматическим становится не только переживание кончины, но и танатологическая рефлексия вообще, лишенная традиционных иррациональных (мифологических ли, религиозных ли, интуитивистских ли) инструментов осмысления смертности человека и примирения с ней.

Во второй половине XIX – первой половине ХХ вв. эта проблема стала одной из важнейших в творчестве наиболее значительных писателей, которых в истории литературы принято считать реалистами. Интуитивно она была прочувствована еще М. Лермонтовым (и частично была концептуально решена в поздней лирике), но в полной мере была осознана И. Тургеневым, Л. Толстым, И. Буниным, Л. Андреевым и др. Смерть Базарова в «Отцах и детях», Харлова в «Степном короле Лире» И. Тургенева, главного персонажа в «Смерти Ивана Ильича» Л. Толстого, Мити в «Митиной любви» И. Бунина, Сашки Жегулева в одноименном романе Л. Андреева и пр. окрашена в трагические / драматические тона на почве скорее философской рефлексии, чем социальных обстоятельств. Этот трансцендентный тупик, эту «стену», в которую упиралось секуляризованное сознание, позволяли преодолеть лишь элементы иррационализма («После смерти» И. Тургенева, «Дневник Сатаны» Л. Андреева) или обращение к моделям традиционной ментальности («Как умирают русские солдаты», «Три смерти» Л. Толстого).

Модернистская эстетика, стоявшая в начале полистиличного ХХ в., использовала наработки предшествующих художественных парадигм, в том числе в сфере трагического / драматического. Трагическое мироощущение творца здесь ставилось во главу угла (пожалуй, даже в большей степени, чем в романтизме) и определяло его отношение к себе, к обществу, к эпохе, к истории и т. д. Особенно ярко этот модус художественности применительно к танатологическим мотивам проявился в символизме и экспрессионизме.

В модернизме была «реанимирована» античная тема рока, судьбы, неизвестной силы, неизбежно приводящей человека к смерти. Ее легко заметить в символистских драмах М. Метерлинка («Смерть Тентажиля», «Слепые», «Там, внутри»), в экспрессионистских новеллах и романах Ф. Кафки («Приговор», «В исправительной колонии», «Процесс»), в произведениях Л. Андреева («Жизнь Человека», «Он»), «Господине из Сан-Франциско» И. Бунина, «Реке времен» Б. Зайцева и т. д. В этих текстах интерес вызывает не только поведение человека перед смертью, но и его танатологическая рефлексия, выходящая за рамки быта на уровень бытия. Противоречие иррациональной силы и рационального мышления – один из основных трагических / драматических конфликтов в модернистской литературе.

Необходимость ставить себя перед этим конфликтом, несмотря на его неразрешимость, была декларирована экзистенциалистами как краеугольный камень их концепции. Неготовность человека к танатологической рефлексии может привести его к непониманию ценности жизни, как своей, так и чужой, к отстраненности от проблемы смерти, в итоге – к оправданию войны и массового уничтожения.

В качестве примера укажем на повесть А. Камю «Посторонний». У главного персонажа умирает мать, он хоронит ее, на следующий день заводит любовницу, едет с друзьями на пляж, после ссоры с арабами убивает одного из них и ожидает казни в тюрьме. Ключевой мотив в произведении – равнодушие Мерсо по отношению к смерти и жизни, которое не позволяет использовать трагический / драматический модус для репрезентации его рефлексии и поведения.

Нивелирование трагического / драматического модуса, даже при изображении танатологических мотивов, – один из возможных приемов литературы второй половины ХХ в., в том числе постмодернистской. Это была своеобразная реакция на катаклизмы эпохи, прежде всего Вторую мировую войну, и ядерную угрозу. Равнодушие персонажей к смерти, привычка к ней призваны были вызвать обратное чувство у читателя – чувство протеста. Кроме того, из литературы все чаще и все сильнее стал самоустраняться автор, а вместе с ним и его эмоционально-волевые реакции: тексты стали приближаться к «нулевой степени» эстетического напряжения. Такая безоценочная репрезентация танатологических мотивов наблюдается, например, в романе Г. Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества», рассказе Х. Л. Борхеса «Сад расходящихся тропок». Танатологические элементы превращаются в элемент игры, основанной на мифологической или философской концепции авторского / скрипторского мировоззрения.

В современной полистиличной литературе существуют, конечно, и другие взгляды на трагическое / драматическое. Его возникновение может зависеть от точки зрения персонажа: так, в романе У. Голдинга «Повелитель мух» отличаются взгляды на происходящее (на гибель Саймона, Хрюши) Ральфа и Джека и их сторонников. Модернистская трактовка трагического / драматического как основного модуса художественности присуща многим произведениям Л. Улицкой, наполненным танатологическими мотивами («Медея и ее дети», «Даниэль Штайн, переводчик»).

Таким образом, трагическая / драматическая репрезентация танатологических мотивов несколько трансформировалась в ходе развития литературы в зависимости от внутренних, собственно эстетических, и внешних, социально-исторических, факторов: введения новых тем и образов, распространения новых общественных концепций, противостояния между художественными системами. Продуктивность и частотность употребления трагического / драматического относительно проблемы смерти обусловлена его природой: гибель человека (персонажа) разрешает любое противоречие (конфликт), а если при этом она вызывает сострадание как «достойная», то, как правило, оказывается в сфере возвышенного.