Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Эстетическое оформление этого эпизода обусловлено всем текстом «Песни о Роланде»: Ганелон изначально характеризуется как «предавший всех». В изображении его казни нет места сочувствию; мы на протяжении нескольких строф наблюдали умирание Роланда, а здесь встречаемся лишь с констатацией фактов: подробным описанием процесса экзекуции и уничижительным выводом («он умер смертью пленника и труса»). Здесь низменный модус создается за счет эмоционально-экспрессивной лексики, семантика которой осложнена коннотациями, свойственными кодексу воинской чести.

Модус восприятия и изображения казни зависел и от ее вида. Очевидно, что разрывание конями в историко-культурном контексте «Песни о Роланде» считалось адекватным мере преступлений Ганелона. Известно также о низменном характере повешения и четвертования, об использовании отсечения головы для благородных людей. Вид казни соответствовал стратификации общества, которая влияла и на отношение к противнику на войне: гибель рыцаря от руки простолюдина или мужчины от женщины считалась позорной, низменной, низкой. К примеру, в «Песне о Нибелунгах» Этцель сокрушается о гибели Гунтера и Хагена от женской руки и поэтому не препятствует убийству Кримхильды, нарушившей клятву [Песнь о Нибелунгах 1972: 273–274].

Итак, сфера низменного / низкого может зависеть от социокультурной стратификации. Ведь исторически эти понятия (как, например, и близкое им понятие «подлое» – ср. «подлые люди» как определенный тип социальных низов в России XVIII в.) имели несколько другое значение. Как отмечалось выше (3.3), в истории культуры и литературы «низменное» подразумевало под собой отнесенность явления к определенной сфере, связанной с народной, а затем массовой культурой, низкими жанрами в классицистической эстетике и пр. Таким образом, низменное / низкое может обозначать этическую и эстетическую сущность некоторых явлений, поданную с позиции элитарной (высокой) культуры и противоположную идеальным ценностям этой культуры. В противовес возвышенному (бытийному, величественному, сакральному, значительному, значимому, «сильному», безграничному и т. д.), низменное / низкое определим как бытовое, повседневное, ничтожное, профанное, незначительное, незначимое, «слабое», ограниченное и т. д. Отнесем к данному кругу понятий и такое достаточно хорошо изученное эстетическое явление, как комическое, включающее в себя собственно комизм, сатиру, иронию и юмор; симметрично связи возвышенного и прекрасного пересекаются друг с другом низменное и безобразное. Развитие литературы, литературной критики и литературоведения привело к тому, что сегодня эти явления считаются не менее достойными изучения, чем им противоположные, и представляют собой определенные общекультурные и авторские маркеры.

Посмотрим, как различные аспекты низменного / низкого совмещаются с литературной танатологией.

Низменное как бытовое и повседневное обычно реалистично. Борьба романтики и реалистичности, таким образом, не замкнута в рамках противостояния романтизма и реализма в течение одного-двух веков, но предстает в виде постоянного столкновения противоположных друг другу модусов художественности (романтики и реалистичности) и вписывается в оппозицию возвышенного и низменного. Идеалистические воззрения элитарных писателей всегда были непонятны большинству, опирающемуся на практицизм и прагматизм. Демократизация литературы и культуры в целом происходила вместе с нарастанием реалистических тенденций в искусстве. Бытовые народные сказки, в которых часто вообще отсутствовали фантастические элементы (русские сказки о Шише), бюргерские побасенки (фаблио и шванк), комедии и эпиграммы были первыми жанрами, где проявилось внимание к повседневности и бытовым деталям. Реалистическая проза XIX в. (русская «натуральная школа» с ее «физиологическими» очерками и критический реализм в целом) закрепила этот интерес, постепенно лишив его эпатажных коннотаций (очевидно, актуальных для классицистов, сентименталистов и романтиков), но одновременно подготовила почву для радикализации «бытописательства» в натурализме. В произведениях Г. Флобера, Э. Золя и др. на первый план вышло максимально точное воспроизведение действительности и человека, повседневность «без купюр», очищенная от поэтизации, зачастую низменная в прямом, этическом, значении этого слова и вновь осознаваемая как эпатаж (не случайно Г. Флобера за роман «Госпожа Бовари» обвинили в оскорблении общественной морали). Модернисты (символисты, импрессионисты, акмеисты, имажинисты, школа «нового романа») пытались придать этой среде бытийный характер, создав концепцию вещизма (шозизма), предполагая существование тайного мира за явленными нам вещами. Однако натурализм оказался в ХХ в. одной из самых востребованных эстетических парадигм, так как стал оружием против ангажированной возвышенности литературы тоталитарного общества, а впоследствии – постмодернистским приемом («жестокий» реализм Л. Петрушевской). Эти примеры еще раз доказывают наш тезис о том, что реалистичное (в данном случае и натуралистичное) можно представить как модус художественности, противоположный романтическому не только в значении ирреального, но и возвышенного (см. 3.2–3.3).

Смерть в литературе гораздо чаще изображается как факт бытия, а не быта, то есть она бытийна по своему репрезентативному потенциалу. Несмотря на то что в действительности смерть заполняет весь мир и является повседневным явлением, литература не столько сообщает об этом, сколько (наряду с другими видами искусства, религией и философией) служит инструментом снятия танатологического напряжения, переводя интерес в сферу жизни либо в сферу «условной кончины». Литература способна подвести под танатологические мотивы идеологический подтекст, создать картины посмертного существования, акцентировать условность гибели героя, который может воскреснуть в сиквеле или встать на сцене как актер после сыгранной пьесы, иначе – придать данным мотивам смысл. Смысл – понятие бытийное, в быту руководствуются сиюминутной пользой и привычкой. Следовательно, превращаясь в объект бытописательства, смерть должна потерять осмысленность, должна стать «полезной» и «привычной», чтобы в итоге перейти из сферы возвышенного в сферу низменного.

Бытовое восприятие смерти легко найти в человеческом обществе. Здесь, наверное, нет ничего более показательного, чем достижение обыденной пользы через бытовое убийство. Э. Золя, изучая темпераменты людей, сделал этот мотив ведущим в своем романе «Тереза Ракен». Предметом изображения в произведении становятся низменные устремления человека, реализуемые низменным путем. Центральный эпизод романа – убийство мужа Терезы ее любовником в корыстных целях: