Дмитрий Быков - Русская литература: страсть и власть

Карамора – это кличка героя. Потому что есть такой комар, очень длиннолапый, худой, бледный и отвратительный. Этого человека, у которого отсутствует всякое нравственное чувство, а только жадность до вот этой вот остроты – смогу или не смогу, Горький описал с чрезвычайной убедительностью. Герою снится сон, будто он ходит по маленькой твердой земле под маленьким плоским жестяным небом. У этого неба нет глубины, нет Бога, нет совести, нет врожденных понятий о морали – ни-че-го нет! Такие люди существуют, такой человек – Самгин. И Горький пишет об этой завораживающей его пустоте. Самгин не понимает морали. Она отсутствует у него. Он не понимает, почему нельзя, например, дразнить высеченного Бориса Варавку. Протягивая ему карандаш, он каламбурит: «На, секомое!» Ему кажется, что это очень остроумно. Потом он спохватывается, но уже поздно.

И с женщинами у Самгина то же самое. Почему Самгин, собственно, такой женолюб? Что, ему так нравится процесс? Да нет, не очень. «Что думал ты в такое время, когда не думает никто?» (А. Пушкин. Сцена из «Фауста»). А Самгин продолжает думать и в это время. Он пытается найти женщину, которая заставила бы его забыться, и такая нашлась – Марина в третьем томе, но оказалась хлыстовской богородицей. И вот тут-то случился главный облом. Марина-то Самгина и отвергла, Марине-то Самгин и не нужен. У хлыстов своя вера.

Горький написал четыре тома – и написал бы еще сорок четыре, потому что его герой бессмертен. Горький делает все возможное, чтобы доказать отвратительность, смертоносность этого типа, а получается по художественной логике жизни, что все вокруг Самгина гибнут и ошибаются, все вокруг него несчастны, а Самгину достается все. И убить Самгина не получается.

Собственно, вокруг Самгина вращается несколько одних и тех же персонажей. Такое чувство, что вся Россия состоит из очень небольшого числа людей. Лидия Варавка, Лютов, Макаров, Туробоев, Алина Телепнева, Марина Зотова, да еще сектант Безбедов, который возникает периодически, и коммунист Кутузов, который вообще в романе не нужен абсолютно, а приписан для того, чтобы в нем прослеживалась линия партии. Все понимают, что большевики в русской общественной жизни, про культурную уж и не говорю, играли пренебрежимо малую роль до 1917 года. Поэтому Горький, чтобы хоть как-то партию пропихнуть, в третью часть начинает вписывать постоянные разговоры о Ленине, про которого в 1912 году никто слыхом не слыхивал. В 1912 году кто он был? Автор статьи о Карле Марксе в энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Но тем не менее в «Самгине» все только и обсуждают, что Столыпину может противостоять один только Ленин, реакции – один только Ленин. Человек, на которого все уже с 1907 года начинают надеяться. Он еще в Лондоне сидит, а вся Россия уже о нем разговаривает. И если отбросить вот это искусственное, эту крышу, эту ленинскую линию вписанную, получается, что Самгину противопоставить некого.

Горький ищет силу, которая могла бы с ним сладить. Герои, которые ему противопоставлены – вот эта троица: Лютов – Макаров – Туробоев. Макаров – воля, вина, страстность, невероятная жажда участия в жизни; Туробоев – красавец, глубочайший мыслитель, действительно женский любимец, при всем при этом жертвенная фигура; Лютов – такой странный излом Шатова из «Бесов» – все они пытаются противостоять Самгину. Не получается. Самгин все равно убедительнее и победительнее всех.

Возникает вопрос: почему же чтение этой книги, сопряженное с массой трудностей, все-таки довольно приятный процесс? Потому что художественная задача автора счастливо совпала с его врожденным свойством. Когда мы читаем Самгина, нам приятно потому, что перед нами проходит галерея уродов. Горький писал ее с отвращением, мы читаем с наслаждением. Потому что мы на фоне этой галереи еще очень и очень ничего себе.

Правда, идеала в «Самгине» все-таки нет, нет того положительного идеала, на котором Горький мог бы остановиться. Потому что красавица Алина Телепнева слишком глупа, Марина – хлыстовская богородица (в 1930-е годы сделать главной положительной героиней хлыстовскую богородицу?!), Кутузов же не пишется вообще. Мы помним о нем только его большую белую спину, больше ничего живого не удается вдуть в этого героя. Пожалуй, более или менее положительным идеалом остается Лидия Варавка, ищущая, стремящаяся к чему-то. Но и о ней автор мстительно сообщает, что она поседела, стала одинокой, некрасивой, истеричной. И он этому рад, потому что слишком уж долго она не давалась ни под перо автору, ни в постель герою. Некого, некого противопоставить.

Вот здесь роковая, страшная трагедия этой книги. Самгин непобедим. И здесь нам приходится обратиться к судьбе Ходасевича. Ходасевич перед смертью сказал:

Кто здесь, на этой койке, не полежал, как я, эти ночи, как я, не спал, мучился, пережил эти часы, тот мне никто, тот мне чужой. Только тот мне брат, кто, как я, прошел эту каторгу.

Он лежал в жаркой, стеклянной, насквозь просвечиваемой палате госпиталя для бедных, где окна занавешивали влажными простынями, чтобы не так мучительна была жара. И умирал он мучительно – от рака почек, о котором ему не говорили, потому что болел он последние три года, болезнь была запущена. Он умер через три дня после операции.

Он мучился как мало кто. И удивительно, что при этом сохранял способность шутить. Пытаясь повеселить посетителей, рассказал историю о том, как среди ночи он от боли застонал и его сосед, плохо говоривший по-русски, вдруг отчетливо сказал ему: «Керенский в аду». Эта фраза показалась Ходасевичу очень странной, на самом деле сосед предлагал кельнской воды, одеколона, но послышалось «Керенский в аду», и это последняя шутка, которой он успел поделиться с пришедшими. А когда попрощаться к нему зашла Берберова, он заплакал и сказал: «Быть где-то, в таком месте, где я ничего никогда не буду уже знать о тебе…» И вот этот порыв тоже невероятен.

Снобы трудно живут, но прекрасно умирают. Потому что снобизм – умение хорошо выглядеть в чужих глазах. Ходасевич за свою жизнь совершил и немало достойных поступков, пусть они и касались только литературной сферы; но тем не менее он многих защитил, многие репутации укрепил. Почему? Потому что ему было важно, что о нем подумают.

Вот здесь та изнанка личности Самгина, которую Горький не увидел или не захотел увидеть. Если Самгин и умирает, он умирает героически. И вот этого, к сожалению, автор не понял. Поэтому роман остался без конца. Конец этот дописала жизнь.

Александр Иванович Куприн – наверное, самый недооцененный из русских писателей прошлого века и самый жизнерадостный из них.