Дмитрий Быков - Русская литература: страсть и власть

Придуманный Петербург состоит из Невского проспекта, вечно обманывающего, вечно блистающего, вечно порочного Невского проспекта, огромных пустых площадей и крошечных домишек Петроградской стороны, в которых ютится Акакий Акакиевич, крошечный, сметаемый снегом на этом огромном пустом пространстве. Ну и, само собой, этот Петербург состоит из мансард, в которых живут сумасшедшие Поприщины.

Так плотно увязать тему Петербурга с темой безумия до Гоголя не отваживался никто. Гоголь придумал, что Петербург сходит с ума, и с этой поры в Петербурге стало модно сходить с ума. Любой петербуржец обязательно назовет вам в своем послужном списке и приступы депрессии, и ночные кошмары, и mania grandiosa, которая так отличает всех петербургских литераторов. Разумеется, мания величия, которая Поприщина мучает, не просто так увязана с его фамилией. Поприщин, которого все попирают, но и Поприщин, которого ожидает великое поприще, как ему кажется.

Это удивительное сочетание униженности и мстительности, униженности и величия для Петербурга крайне характерно – и в этом, пожалуй, самое точное предсказание того, что свершится в Петербурге в начале двадцатого века. Бунт униженных и оскорбленных впервые предсказан Гоголем и навеки впечатан им в петербургскую матрицу.

Но дальше Гоголь поставил себе еще более хитрую задачу. Он попытался выдумать типичный русский уездный город и типичные отношения в нем и его типичных героев. И выдумал. И самое удивительное, что у него опять получилось. И с 1836 года вся русская реальность развивается по законам «Ревизора».

«Ревизор» ни в какой степени не памфлет и не пасквиль. «Ревизор» уже поэма – о том, как все ждут ревизора. Потому что никто не прав, потому что, если каждого ревизовать, если каждому из нас устроить аудит, все мы окажемся наги перед лицом государства. Все окажутся любителями взяток в виде борзых щенков. Все окажутся унтер-офицерскими вдовами, что сама себя высекла. Все окажутся Бобчинским и Добчинским, которые только и хотят, чтобы кто-нибудь знал об их существовании.

Все типы русского уездного города у Гоголя абсолютно пойманы. Два лика России: лик имперский и лик провинциальный, петербургский и местечковый, – уже к тридцати пяти годам замечательно у него отображены. Вся матрица русского существования уже написана.

И вот здесь Гоголь берет на себя величайшую задачу: создать русскую «Одиссею», то есть роман, который бы обрисовал исторический путь всей нации и все ее задачи. Гоголь решил в одиночку написать всю русскую литературу. И у него почти получилось. Но дальше он сошел с ума, как и любой, пытающийся решить эту задачу.

И тут опять придется вспомнить Борхеса и его теорию трех сюжетов мировой литературы: первый сюжет – война, осада города; второй – странствие, возвращение завоевателя; третий, более высокий культурно, – самоубийство Бога или, вернее, самоубийство пророка, который чувствует, что никак иначе он не может подтвердить свою проповедь. Это случай Христа, это случай Платона и Сократа и так далее.

Так вот, русская литература в этом смысле сильно задержалась. С «Илиадой» у нас вообще вышло очень сложно: «Илиаду» написали после «Одиссеи», «Илиаду» написал Лев Николаевич Толстой под названием «Война и мир». И с «Одиссеей» у нас вышел серьезный прокол. «Одиссея» осталась неоконченной именно по той причине, что Одиссею, как это ни странно, оказалось некуда возвращаться. И в этом заключается главная трагедия второго тома «Мертвых душ».

Почему Одиссей, почему «Одиссея» так завладели в это время воображением Гоголя?

В это самое время Василий Андреевич Жуковский как раз занят переводом «Одиссеи», а Гоголь, подобно всем гениям, южнорусским, малорусским гениям особенно, совершенно не выносит ситуации, когда кто-то рядом делает что-то великое, а он рядом с этим просто пассивно присутствует. Ты переводишь «Одиссею» – так я напишу «Одиссею».

Момент негласного соревнования с Жуковским для Гоголя очень силен, хотя Гоголь, может быть, сам не отдает себе в этом отчета. Он пишет Жуковскому огромное письмо о важности, о необходимости перевода «Одиссеи» и своим гениальным филологическим умом докапывается до главного: «Одиссея» – это поэма, главная поэма, описывающая национальный характер. Потому что, когда нация воюет, как в «Илиаде», – это стресс, это все-таки особое состояние нации. А вот когда нация живет, то, как она живет, описано в «Одиссее».

Главные два занятия греков – мореплавание и познание мира. Грек – существо эстетическое. Он познает мир, и любуется миром, и странствует по нему. «Плавать по морю необходимо, жить – не так уж необходимо». Для грека страстная жажда пожирать, покорять, познавать пространство – основа мира.

Именно поэтому главный герой самой пронзительной, самой трогательной греческой поэмы, конечно, Одиссей, воплощающий все лучшие черты национального характера: храбрость, хитрость, силу, верность и, плюс к этому, иррациональную, никак нравственно не постулируемую, необъяснимую тягу к дому. Потому что дом есть та отправная точка в мире, тот центр, то сердце мира, без которого всё не имеет смысла. Вечный странник, грек потому и странствует, что любит возвращаться. Если бы не было счастья возвращения, странствие было бы бессмысленным.

Проницательный критик Валерия Жарова подметила в одном своем эссе: «Илиада» может иметь начало, середину и конец: город осаждают, город не сдается, город пленен, – а вот «Одиссея» конца, как правило, не имеет. Романы, которые построены по принципу «Одиссеи», обречены оставаться незаконченными в силу одной роковой причины, в силу одного фабульного несовпадения: возвращается не тот, кто ушел. «Одиссея» не может закончиться потому, что за время своих странствий Одиссей превратился в другого человека. Для Одиссея нет больше Итаки. Он по-прежнему сохраняет замечательную свою способность натянуть лук и пустить стрелу через двенадцать колец, но это всё, что от него осталось. Сын для него чужой, и он не узнаёт сына («Телемахида» – это уже отдельная поэма). Пенелопа, которая вечно ткет и вечно распускает ковер, – тоже не та Пенелопа, потому что за время странствия Одиссея с ней произошли сложные, страшные, часто необратимые вещи. Мать Одиссея не дождалась, он увидел ее в царстве мертвых. Он не узнаёт острова. Всё другое. Никогда и никуда нельзя вернуться. И это и есть сюжет, который препятствует окончанию любой «Одиссеи».

Как говорил Чехов, в финале может быть два выхода: «герой или женись, или застрелись». Возвращение Одиссея – это промежуточный финал. Иначе почему в Греции семь могил Одиссея, и жители каждой из местностей считают себя истинными хранителями его праха?