Дмитрий Быков - Русская литература: страсть и власть

На деле к крепостничеству «Муму» имеет самое касательное отношение. Это одно из важнейших сочинений русской литературы, но точного жанрового определения у него нет. Тургенев сам называет его то повестью, то рассказом. В общем, это рассказ, конечно.

В этом сочинении Тургенев впервые, поскольку прозу к тому моменту он пишет всего-то четыре года, подходит к главному конфликту своего творчества. Тому, который для него так навсегда и остался неразрешимым.

«Муму» – единственный текст русской литературы (если не считать довольно посредственного романа Некрасова и Панаевой «Три страны света»), который остался нам от мрачного николаевского семилетия.

В 1852 году умирает Гоголь, что было, конечно, недопустимым преступлением против государства. Тургенев позволяет себе неслыханную дерзость – откликается на смерть Гоголя, кумира своего, про которого он позже написал мемуарный очерк, в котором замечательно о Гоголе сказано: «“Какое ты умное, и странное, и больное существо!” – невольно думалось, глядя на него». За это он получает сначала месяц ареста на съезжей – сегодня назвали бы «в следственном изоляторе», потом ссылку в родное Спасское-Лутовиново. В Петербурге на съезжей он и пишет «Муму».

Появилась «Муму» в мартовском выпуске «Современника», заняла 25 страниц, с девятой по тридцать четвертую, открывает собою номер, становится сенсацией этого третьего номера, больше там ничего особенного и нету. Тогда почему вещь, написанная с февраля по март 1852 года, впервые печатается в 1854-м, через два года без месяца?

Ответ очевиден. Тургенев сам спрашивает всех своих знакомых, в том числе Петра Андреевича Вяземского, не следует ли ему теперь «с годик помолчать». Но Вяземский говорит: нет, ничего страшного, печататься можно, главное не писать того, чего не нужно. Тургенев пытается пристроить «Муму» к Аксаковым в «Московский сборник», который должен выйти в 1853 году. Но запрещается даже сама идея сборника, а уж «Муму» вылетает оттуда еще на стадии собирания текстов, потому что в ней «описываются обстоятельства» – это цензурное заключение, – которые «могут дать повод к недовольству существующими порядками». И хотя в основе «Муму» лежит абсолютно реальная история – история, бывшая в усадьбе родной тургеневской матери, – и большинство персонажей имеют реальных прототипов, и в реальности дворника звали Андрей, тем не менее властям она представляется безумной крамолой. Можете представить, какова стала степень ужесточения цензуры и степень ужесточения нравов, если в 1845–1846 году совершенно спокойно печатается некрасовский альманах «Физиология Петербурга», начинается натуральная школа, печатаются «Бедные люди» Достоевского, а теперь нельзя публиковать невиннейшую на их фоне тишайшую «Муму», в которой всего-то пострадала от крепостничества собака.

Больше никто не погиб, но есть, есть в этой вещи что-то такое, что вызывает стойкое недовольство. Больше того, когда в 1854 году она появляется в «Современнике», цензор Бекетов, который только благодаря этому событию и остался в русской литературе, получает серьезное замечание, потому что высшая инстанция, чиновник Главного управления цензуры Н. Родзянко, усмотрел крамолу. Сначала Бекетову делают выговор, требуют, чтобы он строже относился к представляемым статьям, потом выговор прилетает и некрасовскому «Современнику»: «Нельзя печатать статьи, которые могут дать повод к разговору о тиранстве». «Муму» приравнивается к публицистике. И даже спустя два года, в 1856 году, – уже умер Николай, уже будут возвращать декабристов, уже началась «александровская оттепель», – а вопрос о публикации «Муму» в составе тургеневского двухтомника вызывает серьезную полемику. Три месяца, примерно с апреля по июль 1856 года, тянется это дело, затем разрешают печатать сборник, в состав которого входит «Муму». Произведение, которое содержит бесхитростную историю, входит в русскую историю, обдирая себе бока.

История Муму и крепостного Андрея, который служил у Варвары Петровны, матери Тургенева, была запротоколирована дважды в сохранившихся документах, хранящихся в тургеневском музее; упомянута в них и красная рубаха, которую пошили дворнику, взятому из деревни. Кроме того, он несколько раз упоминается в кондуите, который Варвара Петровна вела регулярно, «Проступки моих людей», «Проступки моей дворни», – кстати, достаточно интересный литературный документ, ясно, в кого у Тургенева литературный талант. Вот запись о совершенно реальном Капитоне, с которого абсолютно один в один списан персонаж: «Так от него разило, что пришлось от него отвернуться, но говорить ему ничего не стала, потому что лень было повторять».

Что же изменил Тургенев в истории реального Андрея?

Андрей, который внешне у Тургенева абсолютная копия Герасима, внутренне всем отличался. Он не сбежал, он до самой смерти служил своей барыне. Но как без финала «Шинели» история несчастливого приобретения и потери была бы заурядным бытовым анекдотом, так и «Муму» без ухода Герасима не содержала бы в себе ничего интересного. Это был бы «еще один, – как написал тогда Дружинин, – народный анекдот из народной жизни. Печальный анекдот, вызывающий, – как он пишет, – очень неприятные чувства». Вообще все критики чистого искусства, например Борис Алмазов, пародист, обремененный семьей из четырнадцати детей, об этом же писал: «Ну что вот наши писатели пытаются превратить литературу в политическую экономию, рассказывают нам истории, которые свидетельствуют скорее об ужасных порядках, а не о литературных достижениях и поисках?» Всё чистое искусство: Боткин, Дружинин – все отозвались о «Муму» скептически: прекрасно обработанный анекдот, вызывающий печальные чувства. Никто решительно, кроме западного читателя, который к Тургеневу был всегда гораздо более чуток, не обратил внимания на главную коллизию. И только в двадцатом веке, когда повесть попала в школьную программу, дети стали задавать прекрасный в своей наивности вопрос: «А почему же Герасим не взял с собой Муму?» Почему он сначала накормил собаку, потом утопил собаку, потом вернулся в свою каморку, взял свои вещи (видимо, идея бегства созревает в нем не вдруг) и после этого сделал за ночь тридцать пять верст от Москвы? Помните этот гениальный симфонический предфинал (настоящий-то финал после), когда Герасим, широко загребая ногами, поднимая пыль, не слыша «чуткого ночного шушуканья деревьев», идет все дальше и дальше от дома барыни? Так вопрос «Зачем Герасим утопил Муму?» становится главным вопросом русской литературы. Во всяком случае, главным вопросом тургеневского творчества.

«Муму» – произведение с загадкой, потому что рационального ответа на главный вопрос не существует, а иррациональный объяснен у Тургенева в следующем его сочинении, в «Накануне». Это самый его революционный по форме роман, в котором страдания, мысли, движения главных героев, Инсарова и Елены Стаховой, даны через второстепенных персонажей. Весь роман в рефлексах, в отражениях. Разговаривают между собой три человека, три персонажа, три русских общества: художник-либерал Шубин, тяжеловесный тугодум-мыслитель Берсенев и безмолвствующий народ – Увар Иванович, который на протяжении всего романа произносит всего три слова. Он обычно, когда с ним разговаривают, только играет перстами и загадочно смотрит. Но когда его спрашивает Шубин: «Увар Иванович, когда же будут у нас настоящие люди?» – Увар Иванович тяжело, сквозь одышку, произносит: «Дай срок, будут». Вот это типично народный ответ. Народ безмолвствует либо верит в иррациональное счастье.