Дмитрий Быков - Русская литература: страсть и власть

Иное дело – «Обломов»; с этим романом по-настоящему интересная история. Писать его Гончаров начал сразу после «Обыкновенной истории», примерно в 1845 году. В 1848-м написан и напечатан рассказ «Сон Обломова», из которого следует, что весь скелет романа автору ясен. Но в 1852-м он вдруг чувствует полную неспособность продолжать книгу. Такое с ним бывало – Гончаров, сколько бы ни позиционировал себя как человека, далекого от новых веяний и вообще от общественной жизни, от этих веяний зависел всеми фибрами души, как и его учитель Гоголь, который попросту не пережил 1852 года, умер, задыхаясь в безвоздушном пространстве мрачного николаевского семилетия.

У Гончарова к началу 1850 года была готова треть романа или чуть больше. Дальше не пошло – невозможно писать в стране, где ничего не происходит. Чтобы что-то произошло, нужно как-то прожить, проскрипеть, продышать на песке эти оставшиеся пять лет, после которых император Николай Павлович то ли покончит с собой, то ли простудится после Крымской войны. Как их прожить, не понимает никто, ведь никто в это время ничего не пишет. Русская литература к началу 1950-х годов то ли замолкает, то ли благополучно исчезает.

В этих условиях Гончарова спас фрегат «Паллада». Гончаров совершает кругосветное путешествие, во многом вернувшее ему жизнь. Правда, Александр Адабашьян, изучавший эти обстоятельства перед совместным с Никитой Михалковым написанием сценария к фильму «Несколько дней из жизни Обломова», говорил, что львиную долю времени писатель проводил в каюте. Судя по тому, как он описывает сказочные острова, где ему довелось побывать, большая часть впечатлений получена им из матросских баек.

Вернувшись почти через три года, – он еще долго добирался из Владивостока в Петербург, проехав, таким образом, по суше через всю Россию, – он наконец смог сдвинуть роман с мертвой точки и в общих чертах дотащил его до финала к 1857 году. В 1859 году роман начинается печататься у Краевского в журнале «Отечественные записки», потому что Гончарову страшно не нравится литература критического реализма, он никогда бы не отдал свое произведение в «Современник». Интересно, что Некрасов при своей широкой душе простил ему те явные нападки, которые в романе содержатся. Более того, Добролюбов написал восторженную статью «Что такое обломовщина?» для «Современника». С тех пор считается, что роман Гончарова – это роман о страшной русской апатии, о русском типе, который хотел бы, конечно, в силу своей талантливости послужить отечеству, но не может развернуться из-за ужасных социальных условий.

На самом деле Гончаров взялся за роман с единственной целью: разобраться со своим личным неврозом, разобраться с собственными душевными проблемами, а часто – с собственными душевными болезнями. Гончаров разбирается с собственным роковым недугом, точнее, с психическим заболеванием. Можно назвать его маниакальным синдромом, когда припадки лихорадочной деятельности чередуются с такими же долгими периодами непобедимой апатии. Но получилось у него, как всегда получается у русских писателей: желая решить проблему, они начинают эту проблему любить. Более того, писатель начинает существование проблемы подсознательно оправдывать, и в итоге получается, что так и надо. Твоя болезнь есть норма, а все остальное отвратительно.

Когда Тургенев говорил о Гончарове, он совершенно справедливо указывал на то, что роман «Обломов» – это, конечно, роман не о спячке одного человека. Это роман о спячке общества, о тяжелом, мучительном состоянии, когда все общество понимает, что ему нельзя так долго лежать на диване, надо как-то встать. Из деревни пишут, что все плохо, Захар распустился, постоянно приходят гости и требуют участия. Но мы продолжаем лежать – может быть, потому, что такое лежание называем стабильностью. А возможно, потому, что все равно ничего не можем сделать. Да и политическая обстановка не располагает. И продолжается этот душный, жирный сон разума, который ведет, как в романе, к ожирению сердца. Продолжается это мучительное состояние между сном и бодрствованием. Состояние, которое мы испытываем, когда собираемся в школу: понимаем, что надо вставать, но говорим себе – «еще десять минут». И вот за это время, за эти последние сладкие десять минут под теплым одеялом, когда вокруг сгущается жестокий холодный мир, мы можем пережить все, о чем написаны пятьсот страниц «Обломова». Это и есть наш главный опыт: мотивация заставить себя встать – всегда главное, что есть в человеке.

В «Обломове» такой мотивации нет. Но, описывая такое состояние общества, этот паралич, затянувшийся сон, в котором деградирует все абсолютно, вплоть до обоев, Гончаров вдруг неожиданно, к концу примерно второй трети романа, приходит не просто к оправданию такого состояния, но к мысли о том, что так, может быть, и надо, что, возможно, это идеал.

Мы все помним, что произошло в «Сне Обломова», который является квинтэссенцией всей книги. На плетень, ограждавший владения Обломова от прочей территории, упало дерево, но плетень как-то уцелел. А когда его попытались починить, плетень рухнул весь. Было крыльцо, которое двадцать лет шаталось. Его починили, и оно сразу рухнуло, уже безнадежно. Был диван, весь перетянутый, из которого торчал жесткий конский волос. Во время очередной попытки его перетянуть он весь трагически треснул и развалился. То есть любая попытка улучшить, спасти, модернизировать, привнести инновации в Обломовку заканчивается тем, что Обломовка, рассчитанная на крайне медленное существование, трещит по швам и в итоге падает. Единственный способ ее сохранить – это ничего в ней не менять.

Больше того, когда Гончаров начинает в финале описывать разговор Ольги Ильинской со Штольцем, она говорит:

– Я люблю его не по-прежнему, но есть что-то, что я люблю в нем, чему я, кажется, осталась верна и не изменюсь, как иные…

– За то, что в нем дороже всякого ума: честное, верное сердце! – подхватывает Штольц. – …В душе его всегда будет чисто, светло, честно… Это хрустальная, прозрачная душа.

Здесь стоит сделать отступление. Роман полон символов, но от классицизма он взял одну черту, которая потом спокойно перешла в русский символизм в целом, – это говорящие фамилии. Штольц – гордость, Тарантьев – тарантул и при этом тарахтит. А Ольга потому и Ильинская, что принадлежит Илье Ильичу, хочет она того или нет. Уже давно Обломов с толстой, полнотелой Пшеницыной, а Ольга, даже будучи замужем за Штольцем, остается Ильинской и любит Илью, в чем и признаётся.

Понятно, что, если бы Обломов начал работать, как Штольц, или служить, как его несчастные сослуживцы, периодически его навещающие, душа его погибла бы, не сохранилась. А так, путешествуя во времени на своем диване, пересекая на нем бурные, ревущие 1850-е, Илья Ильич совершенно спокойно сохраняет и детскую чистоту, и физическую и нравственную силу – мы помним оплеуху Тарантьеву. Последний был так потрясен тем, что «это» встало с дивана и ударило его! Если бы стена заговорила, он не так бы удивился.