Дмитрий Быков - Русская литература: страсть и власть

«Подросток» очень точно отражает состояние русского общества 1874–1875 годов. Реформы захлебнулись все. Не состоялся прорыв в Европу, не состоялось полноценное возвращение в Азию. Уже к 1865 году – после закрытия «Современника», гражданской казни Чернышевского, после многочисленных и катастрофических разочарований народа в собственных вождях, после 1863 года, когда в результате польского восстания возник истерический кратковременный патриотический подъем, – люди стоят не просто на распутье, они находятся в состоянии абсолютной мировоззренческой катастрофы. И тогда традиционно русская ситуация – «насмешка горькая обманутого сына над промотавшимся отцом» – превращается в тотальную насмешку всех над всеми. Отцы, такие дожившие Николаи Петровичи Кирсановы, язвительно говорят своим остепенившимся Аркадиям: «Ну и где же твои либеральные иллюзии? Где же твои убеждения?»

Страна находится на повороте к чудовищно реакционной эпохе. Эпохе, когда она не воевала – но она и не жила. Эпохе 1881–1894 годов, когда «Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу». Когда у России всего два союзника – армия и флот. Когда страна оказывается не просто в изоляции, а превращается в страну-изгоя.

Вот об этом состоянии совершенно точно говорится в эпилоге романа – и это единственная часть, в которой хоть что-нибудь понятно.

…Важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь, наконец, построенное, а не вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет все ничего не выходит.

Дальше герой говорит:

Не обвините в славянофильстве; это – я лишь так, от мизантропии, ибо тяжело на сердце! Ныне, с недавнего времени, происходит у нас нечто совсем обратное изображенному выше.

Тут страшный поворот, который происходит в это время в Достоевском. Достоевский – великий художник, который на наших глазах проделывает абсолютно гибельный, чудовищный путь. Художник, который начал пусть не социальным протестом, но, по крайней мере, криком о том, что так больше нельзя. И он на наших глазах приходит к тому, что говорит: нет, нет, так только и можно. И вообще, лучшее, что с нами будет, – это выжитый нами порядок.

Но поздний Достоевский – это не только отрицание себя раннего, это не только страшные слова о том, что государь Николай I все правильно сделал с петрашевцами в 1848 году и только благодаря этому он, Достоевский, спасся от безверия, от бесчестия и так далее. Достоевский последних лет – это яростное отрицание собственных надежд. Это поворот не просто к реакции, а к реакции, пожалуй, даже несколько садомазохистской.

И вот здесь происходит самое интересное, о чем мне и хотелось бы сказать. Ведь что такое «Подросток»? Это «Село Степанчиково», переписанное двадцать лет спустя. Есть Ростанёв – в «Подростке» он называется Версилов. Ростанёв влюблен в Настеньку, Версилов влюблен в Ахмакову. И тут появляется герой-резонер, который ему мешает.

Эволюция героя-резонера – самое интересное, на мой взгляд, что есть в Достоевском. В «Селе Степанчикове» это страшный Фома Опискин, странник («Я знаю Русь, и Русь меня знает»), вечный приживал с его духовными поучениями и притчами, из которого истекает постоянно духовный гной. В «Подростке» этот тип резонера – Макар Долгорукий, который тоже по всякому вопросу имеет свое мнение. Странник из народа, у которого Андрей Петрович Версилов увел молодую жену Софью Андреевну, мать Аркадия, на коленях умолял Макара простить их, и он простил, а сам теперь ходит странником по Руси, иногда в доме Версилова проводит неделю и разражается очередным потоком духовных поучений – и все его слушают, потому что все перед ним виноваты. И монологи, которые произносит Макар, производят довольно странное и двойственное впечатление. Вот Макар произносит зачем-то довольно странное, довольно долгое вставное повествование о жутком купце Максиме, который из мести разорил своего соперника, до нищеты довел его вдову с пятью детьми (тут Достоевский начинает очень профессионально мучить читателя: детишки были в салопчиках да в сапожках, а потом уже бегали босиком). Четверых унесла простуда, а последнего мальчика купец Максим взял к себе и мучил и истязал, порол его, довел до того, что тот побежал топиться. И вот сейчас вы убедитесь, какой чудовищный хаос мысли являет собой «Подросток». Тут ему навстречу идет генеральша с дочерью и несет в корзине ежика. Сирота увидел ежика и очень умилился, но тут появился преследовавший его купец, и он так испугался, что тут же бросился в воду, немедленно утонул, его уже не откачали. Купец же заказал в его память огромную картину, на которой – это непременное условие – изображался бы и ежик. При этом еще ангелы должны встречать утопшего-усопшего. Художник возражает: «Как же его могут встречать ангелы, ведь произошло по сути дела самоубийство?» Тогда купец говорит: пусть тогда огромный луч низвергается на него. И такое впечатление производит на Максима эта картина, что он приходит к матери несчастного ребенка, делает ей предложение и говорит, что если господь простит, то подарит им еще одного ребенка. Она принимает это предложение после очень долгих колебаний, становится его женой, полюбляет своего мучителя. У них родится ребенок, этот ребенок вскоре умирает, после чего купец уходит странствовать и странствует до сих пор, каждые полгода посылая своей семье по письму о том, где он находится.

После того как всё это изложишь, возникает ощущение, что это писал человек в состоянии полного душевного расстройства. Мало того, что в этой истории нет никакой логики и никакой художественной связи, никакого смысла, – поверить в нее невозможно. Но в потоке прозы Достоевского, в потоке этой хаотической лихорадки, да еще пересказанной голосом Макара, во все это как-то начинаешь верить. И остаются у тебя в памяти две картины. Дети, которые еще в салопчиках и в сапожках протягивают ручки к мучителю. И остается ежик. Это гениальный пример художественной практики Достоевского. Когда нет ни смысла, ни логики, никакой художественной связи – а есть безумно яркие картины, которые врезались тебе в память, и ты рыдаешь от этого – и над ежиком, и над детьми, и над салопчиками.

Почувствовав приближение смерти, Макар напоминает Версилову его обещание жениться на Софье Андреевне и в знак благословения завещает ей икону. Но Версилов к этому моменту любит другую женщину. Он любит молодую, красивую, очаровательную собою Катерину Николаевну Ахмакову. Правда, она его не любит – если бы любила, это был бы уже не поздний Достоевский, это было бы «Село Степанчиково», – она, будучи здоровым человеком, Версилова отвергает. Тем не менее, может быть, все бы у них получилось – но здесь же святой образ оставлен и есть завещание резонера. И в роковой момент Андрей Петрович Версилов хватает этот образ, ударяет о печку, и икона раскалывается на две половинки.