Дмитрий Быков - Русская литература: страсть и власть

Представить себе, что человек, воспитанный в православной традиции, разбил бы образ, оставленный святым странником, невозможно. Но когда это делает Версилов, мы в это верим, потому что нам это важно не в смысле достоверности или недостоверности, нам это важно в смысле диагноза. А то, что образ Божий в нем расколот надвое, – это для нас действительно очень принципиальный момент.

Ведь что пытается сделать этот странник, резонер, положительный и благородный Фома Опискин образца 1875 года? Он пытается сложить воедино расколотую душу Версилова, пытается свести в одно эти два образа, абсолютно взаимоисключающие. И ему это почти удается, но Версилов всегда в критический момент начинает подмигивать, рвать с собственным положительным образом. Даже когда он в конце концов после всех перипетий все-таки собирается жениться на Софье Андреевне, с восхищением слушает духовные песни и держит пост, то потом говорит: нет, не могу – и в тот же день к столу подают ростбиф. Это удивительный персонаж, в котором ни на секунду не прекращается внутренний раскол.

История расколотой души – это история 1870-х годов, это абсолютно тогда происходящее, очень точно пойманный Достоевским момент. Никогда в истории русская вера не подвергалась таким испытаниям, как в 1870-е годы. Нет большего испытания для веры, чем духовный кризис целого народа, которому померещилась свобода, и он опять от этой свободы отрекся. По сути дела, случилось еще одно отречение от Христа в пользу государства. Случился тот страшный духовный раскол, о котором «Подросток» и написан.

Что же можно было бы этому расколу противопоставить? И вот здесь Достоевский предлагает нам очень нестандартный выход.

Я не стал бы идеализировать Аркадия Долгорукого. Он из тех сладострастных героев Достоевского, которые при виде женщины краснеют, бледнеют, плюются, впадают в истерику, говорят чудовищные гадости, потом заявляют: «Знаете ли вы, что я вас очень люблю». То есть похоть ими крутит, вертит и заставляет совершать чудовищные поступки. При этом он убежденный женоненавистник, конечно. Потому что как же можно любить предмет, заставляющий тебя столько всякой ерунды проделывать. К тому же он кристально честен – абсолютно. Самое употребительное его слово в романе – «подлый». Ему всё кажется подлым. Он тоже сочетает в себе всё несочетаемое, но ему простительно. Он подросток. Он человек, пока еще не сформировавший ни единого мнения. Он очень прям, очень честен. Правда, эта честность сочетается у него с зашитым в подкладку письмом, с помощью которого он намерен всех шантажировать. Но он потому их и шантажирует, что это для него единственный путь добиться хоть какой-то правды, честного поведения. Он не разбирается в людях, он дружит с негодяем, настоящим уже шантажистом Ламбертом, но при этом искренне пытается в каждом увидеть лучшее. У него есть, пожалуй, только одна черта, одна идея, которая может быть противопоставлена этому русскому хаосу.

Идея, вокруг которой так много мучается Аркаша, – это и есть идея спасения. Идея великая, которая поможет вытащить Россию из русского хаоса.

Аркаша Долгорукий прекрасно понимает, что его идея ни современным, ни будущим читателем воспринята быть не может. Поэтому он на протяжении первых двухсот страниц романа повторяет: «У меня есть идея, но я вам ее не скажу». «Нет, скажу». «Нет, не скажу». «Нет, сейчас скажу». «Нет, впрочем, погожу».

Идея же эта заключается в том, что надо иметь много денег, тогда ты будешь свободным, независимым человеком и сможешь вести себя прилично. Идея Аркаши Долгорукого заключается в том, чтобы стать Ротшильдом. И даже после всего, что случилось с ним в этом романе, он не отказывается от этой идеи. Да, моя идея приобрела новое направление, говорит он. Возможно, я окончу университет. Но идея моя – она со мной. И может быть, эта идея еще как-нибудь…

Идея Ротшильда, идея честного обогащения, – это идея из некрасовских «Современников», стихотворения о нарождающемся русском капитализме по сравнению с американским:

Идея, вокруг которой Аркаша Долгорукий построил свой странный внутренний мир, идея, которую он блестяще реализовывает на первых же страницах романа, – эта идея кажется мне некоторым выходом из русского хаоса.

Я не верю – как не верил и сам Достоевский – в государство-церковь. Вера Достоевского – в другом. Она в русских мальчиках. Мальчиках, которые станут хозяевами своей судьбы. Может быть, они сумеют стать Ротшильдами. Это не обязательно означает, что у них денег будет много. Это означает, что они будут самостоятельными. Наконец-то независимыми.

Вся трагедия героев Достоевского происходит от голимой нищеты, вся жестокость его страшного мира, все зверство этого мира – убийства, самоубийства, истерики, изнасилования, внебрачные дети – все это происходит на фоне чудовищной нищеты.

Некрасовская тема «честных денег», денег как спасения, как крови, которая приливает к здоровому органу, чрезвычайно важна и для Достоевского. Поэтому единственная, по-моему, альтернатива тому страшному хаосу, который сопровождает Версилова, который сопровождает в первые годы жизни Аркашу Долгорукого, – каким-то образом накопить денег и вырваться на поверхность из этого зловонного болота, а оттуда уже благотворительностью елико возможно всех спасать. Конечно, ради этого не стоит убивать Федора Павловича, но, если есть возможность честно сэкономить (обратите внимание: Аркадий Долгорукий ходит только пешком, чтобы сэкономить на извозчике), может быть, что-то из этого и получится.

Есть в начале романа замечательный эпизод. На распродаже имущества Аркадий купил старый семейный альбом за два рубля пять копеек, а продал за десять. Покупатель говорит:

– А согласитесь, что это нечестно! Два рубля и десять, – а?

– Почему нечестно? Рынок!

– Какой тут рынок? (Он сердился.)

– Где спрос, там и рынок; не спроси вы, – за сорок копеек не продал бы.

Идея сработала! К тому же у Долгорукого появился повод сравнить себя с Ротшильдом и услышать от возмущенного покупателя, который все же отдал ему десять рублей: «Так вы Ротшильд, что ли?» Это звучит как комплимент, как признание.

Очень может быть, что предуказанный Достоевским путь – через путь одиночества, через путь финансовой независимости – так или иначе может нас привести к выходу из страшного мира «Подростка». Эта независимость может из подростка сделать не мальчика, но мужа.