Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

В Берлине давал симфонические концерты Игорь Стравинский, пел Федор Шаляпин, играл в театрах и снимался на киностудиях Михаил Чехов… Деятели культуры регулярно собирались в Доме искусств на Курфюрштрассе, где велись дискуссии о новых течениях в искусстве: Сергей Рафалович докладывал о футуризме, Сергей Шаршун – о дадаизме, Эль Лисицкий – о конструктивизме, Таиров – о своем Камерном театре, Бердяев – о Достоевском и т. д. Дискуссии вращались главным образом вокруг темы: возможно ли развитие русского искусства вне России?..

Литераторы облюбовали кафе «Леон» и «Прагер диле», там встречались Бунин и Андрей Белый, Максим Горький и Алексей Толстой, Эренбург и Николай Минский, Цветаева и Лев Шестов… В Берлине начинал свою литературную карьеру Владимир Набоков, после того, как рухнула финансовая: он три часа проработал в одном немецком банке, откуда был уволен, поскольку не пожелал сменить английский свитер на принятый в германской столице строгий костюм… Алексей Ремизов, живший одно время в германской столице, не уставал удивляться по субботам и воскресеньям колокольному звону, теряясь, где он находится – «ли ты в Москве, ли ты в Берлине». А Набоков находил прелесть нового местонахождения: «…Нежен и туманен Берлин, в апреле, под вечер».

Но хватит отвлечений. Именно в Берлине зародилась удивительная дружба-любовь между Рильке, Пастернаком и Цветаевой. Трио поэтов обменивалось письмами, признаниями и стихами. Марина Цветаева с присущей ей экспрессией признавалась: «Я не живу на своих устах, и тот, кто меня целует, минует меня». Иначе – есть телесное и есть нечто высшее.

Илья Эренбург советовал всем мужчинам, интересующимся порнографическими изданиями: «Надо уметь купить, не краснея». Но сам не переставал удивляться обилию в Берлине геев и лесбиянок: «Проститутка, скромно зазывающая на Егерштрассе прохожего, начинает казаться образцом добродетели. Пожалуй, среди кафе, где женщины любят женщин, а мужчины мужчин, просто-напросто самая обыкновенная традиционная проститутка. Ведь это же – идиллия!» Самое время вспомнить популярную песню «Черная моль»: «Я дочь камергера», – вынужденная продавать свое тело… Тогда многим эмигрантам казалось, что Запад – это сплошной порок и растление. Виктор Шкловский писал: «Я чувствую себя на берлинском асфальте как корова на льду… Горька, как пыль карбида, берлинская тоска…»

Не выдержав тяжести эмиграции, вернулись на родину Алексей Толстой, Шкловский, Эренбург, Пильняк и другие. А кто-то из Берлина отправился на другие чужбины – в Чехословакию, во Францию, в США.

так писал Владислав Ходасевич. Берлин стал для него первым пристанищем в эмиграции (если не считать житье на Капри на вилле Горького).

Владислав Ходасевич и Нина Берберова приехали в Берлин 30 июня 1922 года и жили в пансионате. Среди постояльцев – Андрей Белый. Рядом комната вице-губернаторши. Она ходила в глубоком трауре не то по государю императору, не то по Распутину. В первый же день она спросила Берберову: что такое Пролеткульт, училась ли в Пролеткульте, кончила ли Пролеткульт, собиралась ли ехать обратно и держать экзамены в комсомол?.. Уже по этим вопросам ясно, что старые эмигранты с трудом себе представляли, что происходит в новой России.

Кого только не было в Берлине 20-х! В дверях ресторана стояли в ливреях русские генералы, а пальто, шляпы и трости подавали камер-юнкеры. По берлинским улицам в черной шляпе ходила Нина Петровская, старая, хромая и несчастная. Суетился Виктор Шкловский, чинно выхаживал Марк Слоним, приехавший в Берлин «для поправления здоровья». Еще Борис Пастернак, Владимир Лидин, пушкинист Модест Гофман, Сергей Маковский, Семен Юшкевич и многие, многие другие. Генералы и вице-губернаторы постепенно отходили в небытие, социалисты-революционеры обрастали Керенским, Черновым и другими видными политиками. Гужевались эсдеки. По отдельности собирались петербуржцы и москвичи. Каждая группа держалась обособленно, по интересам и по политическим взглядам. Сбивались в кучу литераторы – Роман Якобсон, Илья Эренбург, молодой Набоков, философ Лев

Шестов и, как пишет Берберова в своем «Курсиве», возвратившийся потом в Россию, чтобы там погибнуть, Илья Лежнев…

Бурлила русская речь. Вспыхивала русская литература. Напечататься было не проблемой: в начале 20-х русских издательств насчитывалось около двухсот. Одним из успешных издателей был Зиновий Гржебин. Имея договор с Госиздатом, он печатал русские книги в Берлине и отправлял их в советскую Россию, но потом Ленин посчитал его издательство контрреволюционным, и «лавочка» Гржебина разорилась. Все писатели были в отчаянии, Михаил Осоргин восклицал: «Что можно было сделать, если бы не мешали!»

В 1923 году в Германию из Польши приехал Александр Вертинский и подивился жизни в Берлине. «Наши неунывающие русские эмигрантские дамы, – как писал он в своих воспоминаниях, – сразу стали учить немок, как одеваться. Понавезя из России чернобурок, лисиц, соболей, шеншелей, норок, белок и других мехов, они открывали салоны мод, задавали тон, проживая остатки вывезенных средств…»

«Русская эмиграция не особенно задерживалась в Германии, во-первых, потому, что рядом был Париж, к которому издавна влекло русские сердца, а во-вторых, инфляция…» И, конечно, в ухудшении жизни винили приезжих. «Ферф-люхтер ауслендер!» – проклятый иностранец! – слышалось на каждом шагу. Русских действительно было так много, что ходил анекдот, как старый немец, почтенный бюргер, отчаявшись услышать в Берлине немецкую речь, с горя повесился.

В 1926 году русская жизнь в Берлине стала сокращаться и замирать. Русская эмиграция начала концентрироваться в Париже. Париж превратился в центр эмигрантских бурлений и завихрений. В Париже клокотала жизнь, кому-то улыбаясь удачей, а кому-то давая злобного пинка под зад…

И как горько написал Ходасевич в статье «Литература в изгнании»: «Судьба русских писателей – гибнуть. Гибель подстерегает их и на чужбине, где мечтали они укрыться от гибели».

«Злые духи» – одна из ариэток Вертинского, написанная в 1925 году в Берлине:

На этом, пожалуй, закончим горько-лирические импровизации о Берлине и откроем солиднейший, тяжеленный том «Москва – Берлин, Berlin – Moskau, 1900–1950», совместное российско-германское издание 1996 года. 700 страниц с роскошными иллюстрациями – советую туда нырнуть. А мы выдернем оттуда отрывочек из вступительного слова Эберхарта Дипгена, бургомистра Берлина: