Алексей Кривоносов - Слово и мысль

Теперь возникает вопрос: проходит ли какая-либо граница между языком и мышлением, если это одно и то же? Разумеется, её нет. Тогда зачем нужны эти два термина для обозначения одного и того же явления, ведь на самом деле звуки (буквы) языка переходят в мозг не в их природной материи, а преобразуются мозгом в идеальные, логические формы фонем и графем, т.е. становятся единицами мышления, как и давно знакомые нам логические понятия в виде идеальных абстракций от значений слов? При отсутствии разницы между языком и мышлением нужно говорить о мышлении, а не о языке, т.е. ставить вопрос: на языке мысли какого народа мы говорим и пишем?

Лингвисты иногда ставят и обсуждают вопросы: 1) Существует ли полный параллелизм между языком и мышлением? 2) Возможно ли мышление без языка? 3) Всё ли в языке связано с мышлением? Эти вопросы сами по себе ошибочны, ибо они предполагают утверждение, что мышление и язык — самостоятельные сущности и между ними возможны лишь какие-то отношения. Тезис о двух самостоятельных органах отражения (языком и мышлением) доказывается тем, что развитие речи есть «фактор добавочного, дополнительного для мышления» [Нечипоренко 2002:46].

По мнению Лосева, язык — это то же мышление, то же бытие мысли. Словесное бытие есть третий вид бытия, наряду с чисто логическим мышлением, и чисто вещественным, материальным. Слово — не что иное, как некая интерпретация бытия. [Лосев, СЛЯ, 1976 №5]. Но имеется и противоположная точка зрения. Язык и мышление связаны не как форма и содержание, а как самостоятельные феномены, каждый из которых имеет свою специфическую форму и своё специфическое содержание. Такое понимание вытекает из формулы «единства языка и мышления». Это единый процесс, в котором осуществляется познавательная и коммуникативная деятельность человека. [Крушельницкая 1967:215]. При всей тесной связи языка и мышления и их взаимодействия, это — два разных по своей сущности феномена, имеющий каждый своё содержание, форму, структуру, элементы и законы их функционирования. [Уфимцева 1970:102 — 103].

Подобные утверждения говорят о том, что в языкознании отсутствует истинное понимание природы языка и мышления. И прежде всего о том, что язык и мышление — два самостоятельных мыслящих субъекта. Неверно мнение, будто мышление и его логические формы, т.е. будто идеальные образы звуков (фонемы) и идеальные образы предметов (понятия) находятся в самом языке, будто в языке отражается действительность. Если бы это было так, то это вело бы к тому, будто мы имеем две формы отражения действительности, признавали бы две самостоятельные идеальные, логические картины мира — в мозгу и в материи знаков. Таким образом, постулируется существование трёх миров бытия — мира, мышления, языка. Это приводит нас к двум неразрешимым противоречиям: 1) Между ограниченным словарём, чему препятствует ограниченная память нашего сознания и бесконечность мира, который должен быть отражён в языке, так же, как и в мышлении; 2) Между великим множеством различных языков и единым логическим, общечеловеческим мышлением, а это означало бы, что каждая нация живёт в своём особом мире по законам их собственного языка.

Иногда язык считают относительно самостоятельным по отношению к мышлению, и только на том основании, что на язык оказывает влияние не только мышление, но и сама «внутренняя природа» языка. И даже пишут, что «отражающая способность языка» — признанный факт (В. Г. Гак). Если «внутренняя природа языка» обладает «отражающей способностью», то это есть утверждение об одновременном существовании двух мыслительных центров. Это, далее, значит, что лингвистическая семантика (хотя она — не лингвистическая, не знаковая, а мыслительная и её источник — мозг), имеет отражательную природу, что она совпадает с логическими формами отражения — понятиями.

В. З. Панфилов полагает, что система языка относительно самостоятельна, т.е. родилась сама собою, без участия мозга и, следовательно, этой системе языка свойственны внутренние законы своей организации и функционирования. Эта «относительная самостоятельность языка» объясняется тем, что язык имеет сложную организацию. Он утверждает, что в связи с относительной или полной самостоятельностью языка по отношению к мышлению, язык оказывает влияние на мышление. Отчасти это верно, и именно в том плане, что языковые знаки обеспечивают саму возможность обобщённого мышления и познания. Но когда пишут о том, что влияние языка на мышление состоит в том, что «язык фиксирует результаты предшествующих этапов познавательной деятельности человека», то заслуга этой «апперцепции» принадлежит не языковым знакам, неживой материи, а мышлению, а языковые знаки — лишь внешние материальные фиксаторы тех ассоциативных мыслительных процессов, которые совершаются в мозгу, но которые отражены на материальной бумаге. Но Панфилов тут же отрицает самого себя: язык не влияет на мышление по той причине, что критерием истины является практика человека, а не языковые значения. Кроме того, содержание нашего сознания не сводится к набору значений, зафиксированных в языковых единицах, ибо носитель языка может выразить даже то, что не зафиксировано в языковых знаках. Далее: язык не жёстко определяет характер мышления, иначе было бы невозможно объяснить развитие мышления и источник развития самого языка.

Панфилов без аргументированных обоснований пишет: «Язык и мышление образуют такое диалектически противоречивое единство, в котором язык, при определяющей роли мышления, представляет собой относительно самостоятельное явление, в свою очередь оказывающее определённое обратное воздействие на мышление» [Панфилов 1971:3]. Это, по мнению Панфилова, происходит так: 1) Язык обеспечивает саму возможность специфически человеческого, т.е. абстрактного, обобщающего мышления и познания; 2) В языке в той или иной мере фиксируются результаты предшествующих этапов познания действительности (в значениях слов, в его грамматических категориях); 3) Предшествующий уровень познания действительности, зафиксированный в языке, оказывает влияние на последующие этапы познавательной деятельности человека, на сам подход познающего к объектам действительности. Это своего рода языковая «апперцепция», проявляющаяся в активной роли языка. А далее совсем нечто противоположное: познаёт мышление, «а язык — лишь орудие, которое используется в процессе осуществления познавательной деятельности, средство существования абстрактного мышления» [Панфилов 1982:114].

Эти положения, которые защищает Панфилов как «марксистско-ленинские» аксиомы — не аксиомы. Мышление может быть и невербальным, не связанным с материальными знаками, не существует также «неразрывной связи языка и мышления», иначе это означало бы, что языковой знак не условен, не произволен, а отражает свойства и сущность самих предметов. Результаты человеческого познания фиксируются не в языке (не в самих знаках языка), а в мозгу, в мышлении, а язык — система ассоциативных условных знаков, отсылающих в то место мозга, где фиксируется это познание. Если считать язык «относительно самостоятельным» по отношению к мышлению и даже оказывающим на него «некое обратное воздействие», и в то же время считать, что язык связан с мышлением «неразрывной связью», то мы попали в заколдованный круг непреодолимых противоречий: будто человеческое познание фиксируется в звуках и буквах языка, а не в мышлении, вследствие чего языку приписывается роль познающего субъекта; будто язык одновременно «неразрывен» и «разрывен» с мышлением, а это значит, будто мы мыслим и познаём мир только языком, как это было провозглашено и в теории «лингвистической относительности».