Евгений Жаринов - От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику

Пожалуй, впервые соединить в одном столь несоединимые вещи попытался голландский поэт Йост ван ден Вондел в своей трилогии «Люцифер», «Адам в изгнании» и «Ной». Эту идею подхватил поэт-протестант Джон Мильтон и создал знаменитую поэму «Потерянный рай». Именно в этих произведениях мы встречаемся с первой попыткой протестантского мира оправдать как Сатану, так и Зло в целом. Отсюда и берет свое начало та тенденция, которая наиболее ярко даст знать о себе в эстетике английского предромантизма конца XVIII века, а затем и романтизма Байрона, например. Однако до Вондела и Мильтона первый шаг по пути диалектического объяснения Добра и Зла сделал сам западноевропейский протестантизм. Зародившись в русле культуры Возрождения, отмеченной, прежде всего, крайним рационализмом, протестантизм в лице своего основателя Мартина Лютера выразился в применении вполне рациональных аргументов к текстам Библии. Так, по мнению Э. Соловьева, мистическое озарение Лютера было, скорее, сродни тем озарениям, которые «испытывает филолог, долго работающий над сложным, многозначным текстом».

Чтобы яснее представить себе суть протестантской революции, свершившейся в умах людей благодаря Мартину Лютеру, следует подробнее рассмотреть некоторые факты его жизни. Известно, что во время работы над своим первым лекционным курсом, Мартину пришлось удалиться в одну из келий, расположенных в башне виттенбергского Черного монастыря, и именно здесь состоялось, по сути дела, рождение самой идеи протестантизма. Позднее этот случай в немецкой литературе получит название как «переживание, испытанное в башне», или «башенное откровение». Суть откровения состояла в том, что Лютер по-новому прочитал священные тексты и открыл для себя противоречие, которое возникло между его трактовкой и тем толкованием, которое предлагали богословы. Так, в одном из псалмов сказано:» in justitia tea libera me» («в справедливости твоей освободи меня»). Затем в «Послании Павла к Римлянам» (1,16–17) Евангелие определяется как спасительная сила для всех, кто, веруя, принимает его. Позднее Лютер писал: «Здесь почувствовал я, что полностью изменился, родился заново и как бы через открытые ворота уже вступил в рай. Вся Библия разом приобрела для меня другой вид. Я мысленно пробежал ее, поскольку знал на память, и увидел другие тексты, имевшие подобный же смысл…».

Так был открыт основной постулат всего реформаторского учения – sola fide – спасение силою «одной только веры». Получалось так, что совесть и есть величайший небесный дар, она как невидимый судья постоянно осуждает несовершенство самого человека. Отсюда – рождение протеста против идеи папской непогрешимости, критика индульгенций и т. д. Произошла так называемая абсолютизация человеческого субъекта, с одной стороны, а с другой – тот же субъект тем же Лютером был максимально нормализован. В 1512 году, после изучения трудов Аврелия Августина, Лютер проникается мыслью о том, что Бог – это сверхъестественная сила, которая не связана никаким (в том числе и своим собственным) законом и по произволу определяет людей к спасению и проклятию. Все, что остается на долю людей, – это возможность удостовериться, к какому уделу предопределен каждый из них. «Непогрешимость, – пишет Лютер, – единственный способ достижения благодати, является одновременно и проявлением избранности и вечного предопределения Бога (курсив мой – ЕЖ). Мы никогда не станем праведными, свершая лишь праведные деяния, но став праведными в душе, мы неизбежно начнем совершать праведные дела. Не тот праведник, кто творит благие дела, а тот, кто и без дел всей душой уверовал в Христа».

Под влиянием подобной доктрины Лютер решительно отказывается от всех таинств церкви. Эта идея нашла свое воплощение в знаменитом трактате «Вавилонское пленение Церкви», в котором реформатор собирался из всех таинств сохранить лишь два: крещение и евхаристию. Не признавал Лютер и распространенного у католиков представления о чистилище, так как идея предопределенности уже при жизни раз и навсегда поделила людей на тех, кто спасется, и тех, кто погибнет, несмотря ни на что.

В воззвании «К христианскому дворянству немецкой нации», для достижения большего эффекта написанном на немецком языке, Лютер предпринимает попытку снести три стены темницы, возведенной, по его мнению, Римом для христианства. В частности, он пишет:»…Каждый крестившийся может провозглашать себя рукоположенным во священники, епископы и папы. Хотя не каждому из них подобает исполнять такие обязанности. И хотя все мы в равной степени священники, никто не должен ловчить и выдвигаться по своей воле без нашего согласия и избрания, то есть делать то, на что мы имеем равные права». В этом же воззвании М. Лютер пишет и об избранности:

«…Вполне может быть, что папа и его приближенные, являясь злыми и неистинными христианами, хотя и наученные Богом, не обладают истинным разумением, и, наоборот, простой человек имеет правильное разумение. Почему же нельзя ему следовать?».

Как пишет Ги Бедуелл: «Суть брошенного Лютером вызова не в его утверждениях, а в пронизывающем эти утверждения отрицании: вера без дел; благодать без свободы воли; Писание без Предания. Этот момент – принципиальный, ибо Лютер призывает не только опираться на Scriptura sola (только писание), но и судить всю традицию в свете его собственной интерпретации библейского Откровения». И далее: «Лютер предложил принципиально новое прочтение Евангелия», суть этого прочтения заключалась «в блистательной интуиции, на которой отныне строится новое богословие». По мнению французского исследователя, именно эта ориентация на интуицию и привела Лютера к диалектическому подходу к вопросам теологии. Но опора на творческую интуицию личности и диалектический подход к проблемам Добра и Зла и являются двумя отправными точками для эстетики предромантизма, а затем и романтизма. В Германии именно в философии И. Канта мы должны искать истоки романтической философии, но даже при беглом анализе учения Лютера сразу же бросается в глаза его схожесть с этическими представлениями И. Канта, в частности с его представлениями о легальности и моральности. Эти представления у немецкого философа вытекали из его концепции автономии морали. Согласно И. Канту, действие морально лишь в том случае, если при его совершении воля руководится только нравственным законом – категорическим императивом, т. е. если действие совершается исключительно ради него. Если же действие соответствует нравственному закону, но мотивом его совершения выступает не он сам, а какая-либо чувственная склонность, то действие не морально, а только легально.

О близости Лютера и Канта писал в свое время А.Ф. Лосев. Известно также, что через Фихте Кант оказал непосредственное влияние на философию немецкого романтизма и в частности на таких представителей Йенской школы, как Шеллинг, Новалис и Тик.