Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

Теории Гинзбург, касающиеся этики, имманентного человека и описания человека извне, можно с поразительной конкретностью исследовать на примере двух повествований Гинзбург, которые входят в число самых сильных ее вещей; в них анализируются моральные слабости персонажа, у которого умирает кто-то из родных. «Заблуждение воли», где описывается смерть отца, – это квазификционализированное описание смерти дяди Гинзбург; между тем «Рассказ о жалости и о жестокости», где описывается смерть тети героя, – сходным образом квазификционализированное описание смерти матери Гинзбург [271]. В центре обеих вещей – вина и раскаяние. Герой Гинзбург анализирует, как из‐за своего эгоизма и изолированности оказался слеп – не разглядел, какова на самом деле была жизнь его родных. Он глубоко раскаивается в своем жестоком и эгоистичном поведении в недели и месяцы, приведшие к смерти, которая сделала его ошибки навеки непоправимыми. Более того, он чувствует свою ответственность за сам факт смерти близкого человека [272]. Гинзбург отказывается снять вину с автобиографического героя – переложить вину на среду или неподвластные нам обстоятельства (Ленинградскую блокаду, бедность, недостатки системы здравоохранения, бессердечную государственную бюрократию), подчеркнуто дистанцируясь от того, что считала недостатком многих романов XIX века.

В «Смерти Ивана Ильича» Толстой нарисовал портрет человека, который под воздействием приближающейся смерти взглянул другими глазами на прожитую жизнь и на смысл жизни вообще. Гинзбург, напротив, поглощена тем, как человек постиндивидуалистический, имманентный (в лице ее альтер эго) переживает смерть близкого, которую, как представляется, можно было предотвратить [273]. «Заблуждение воли» содержит детальнейшую реконструкцию физиологического процесса смерти старика, показанную глазами стороннего наблюдателя. Эн (герой повествования, первоначально носивший имя Оттер) проклинает себя за пассивность и неверные меры, предпринимавшиеся в ответ на ситуацию, но исследует смерть так досконально, что связанные с ней отдельные моменты и образы не дают ему покоя месяцами или годами [274].

Гинзбург называет смерть «прожектором», который «проливает внезапный свет на факты жизни», совсем как театральный софит высвечивает какие-то конкретные действия на подмостках. Она характеризует прожектор смерти такими словами, как «реалистический» и оздоравливающий: «а сознание, текущее мутным потоком, нуждается в этих прожекторах» [275]. В «Заблуждении воли» Гинзбург прибегает к мотиву раздирания завесы, чтобы прояснить запускаемые смертью процессы поиска истины и самоанализа:

Смерть вырывает участок бытия из темноты. Чтобы избежать боли, мы не позволяем себе понять жизнь родного человека. Но боль, причиненная смертью, так сильна, что она не боится никакой другой боли и раздирает завесу [276]. Мы ищем для себя концентрацию боли, потому что смерть близкого человека переживается как наша вина, требующая внутренней казни. Так смерть поднимает раскаяние. А раскаяние любит подробности и умеет устанавливать упущенную связь [277].

Смерть может возобладать над нашими обычными попытками инстинктивно избегать боли: мы, словно мазохисты, жаждем этой боли как кары и как толчка к процессам, которых требует больная совесть. В «Заблуждении воли» и «Рассказе о жалости и о жестокости» изображены попытки имманентного человека докопаться до истины в отношениях с теми, кого больше нет в живых.

В теории Гинзбург цель творчества схожа с воздействием угрызений совести – она состоит в том, чтобы заново собрать для мира куски действительности [278]. Она называет раскаяние «одним из самых мощных механизмов воображения и памяти» и отмечает его тесную и многообразную связь с художественным творчеством [279]. Раскаяние порождает «подробные, необратимые, ужасные» представления, которые терзают человека в настоящий момент, но принадлежат прошлому, поскольку внести в них коррективы невозможно. Их двойная темпоральность означает, что «предметы раскаяния» – такие же, «как и предметы истории или искусства» [280]. Гинзбург пишет о другом странном эффекте удвоения, вызываемом угрызениями совести: рядом с жизнью человека – прожитой в реальности – существует жизнь, которая была бы возможна, если бы человек применил свою волю, чтобы «исправить» жизнь [281]. Сравнений с искусством предостаточно: Гинзбург также проводит параллели между чувством вины у человека, не применившего волю, и чувством вины у художника, не дописавшего свое произведение [282]. Это сравнение порождает сильнейшую потребность описать чувство вины за смерть близкого, которое испытывает человек.

Шопенгауэровское название, которое Гинзбург дает этому повествованию, – «Заблуждение воли» [283] – указывает на то, что перед нами не история одной смерти (как в «Иване Ильиче» Толстого), а «история одной вины», вины Эна, на котором лежит ответственность за нищенскую старость и смерть его отца. Все начинается с благоразумного шага, сделанного с благими намерениями: Эн переселяет отца, который жил один где-то вдалеке, постепенно теряя социальный статус и общий уровень благосостояния, в пригород крупного города (предположительно Ленинграда), в котором живет сам. Заботясь об отце и снабжая его деньгами из своих скудных заработков, которые служат дополнением к отцовской пенсии, Эн считает, что все улажено во благо им обоим. С тех пор как Эн в студенческие годы перебрался в большой город, он мечтал иметь где-нибудь неподалеку семейный «home» – убежище от царивших вокруг него одиночества, холода и голода [284]. Он живо воображает приятные товарищеские отношения с отцом, который описывается как атеист и материалист с демократическим образом мысли, интеллигентный представитель поколения 80‐х годов XIX века [285].

Но реальность, вытесняющая мечты, выглядит уныло. С деньгами и продуктами туго, а жилплощадь приходится постоянно оборонять от козней администраторов из жакта, которые не намерены допускать, чтобы пенсионер занимал солнечную комнату один. Старик – в повествовании он чаще именуется «стариком», а не «отцом» – опечален скукой, одиночеством и невозможностью работать (он собирался продолжать научную работу, писать статьи). Между тем, парадоксально, в то время как его отец скатывается в бездну страданий, Эн находится на пике новой и многообещающей любовной связи (которая вскоре заканчивается катастрофой). Научная карьера Эна, некоторое время буксовавшая, тоже начинает налаживаться. Потому-то за недолгий срок – какие-то несколько недель, когда здоровье отца резко ухудшается, – разные обстоятельства, в том числе общее отношение Эна к жизни, не дают Эну спешно принять правильные меры в связи с болезнью старика.