Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Но неважно.

Оказывается, слепить-слепил, но в магазинах Знаев не понимает, он – музыкант.

Знаев: «Я занимался музыкой. Потом – финансами. Потом закрыл свой банк и вложил деньги в дело, в котором почти ничего не понимал».

Ну, кажется, разобрались, слава богу – музыкант он! Поэтому и торгашество это не по нем! Но ученики уже повернули рукоятки и квадратики образовали новый узор:

«Знаев-младший – такой же музыкант, как и отец. Исполнение – на два с плюсом, уровень центрового ресторана в городе с населением до 300 тысяч. Композиция – на три с минусом.

Точно таким же музыкантом был Знаев-старший целых пять лет. Тоже – не попадал в ноты, но не знал сомнений».

Иногда квадратики образуют совсем странные узоры:

«Супервайзеры и мерчендайзеры бегали мимо него, помогая выгрузить с полок бутыли с ацетоном и мешки с сахаром».

Еще можно с трудом допустить, что супервайзеры отвлеклись от своих обязанностей управленцев и бросились на помощь к мерчендайзерам, которые тоже почему-то решили поворочать мешки с сахаром вместо подсобников-киргизов. Но почему они «выгружают товар с полок», а не загружают на полки? «Может, это молнинские люди? – теряется читатель. – Или коллекторы Плоцкого?… Забирают ацетон и сахар в счет трехмиллионного долга?»

«У меня даже машину вчера отшмонали» – это про снятый с учета бывший автомобиль Знаева, который гаишники отправили на штрафстоянку.

Не мог Рубанов такое написать! Мы же знаем: Рубанов-мастер – писатель авторитетный, чалился, понятия знает…

«Шмонать» – это обыскивать, досматривать. Да и не «отшманывали» гаишники машину, а просто высадили из нее Знаева и на стоянку отправили. Ученики рукоятки крутили, точняк! Но, с другой стороны, надо сказать спасибо Рубанову, что работу дает литературным подсобникам: «…теперь русские люди рукоятки крутить будут!».

Конечно, рубановские крутильщики иногда увлекаются, и получаются такие вот внезапные пассажи:

«Дом построили в конце двадцатых, в модном, революционном конструктивистском стиле, с огромными окнами; деревянные несущие части однажды сгнили; дом источал труху, она щекотала ноздри бывшего миллионера и вызывала обрывочные, немые воспоминания о деревенских избах, о деревянных мостиках над мутной, как самогон, речной водой, о пушистых вербах, о злобных цепных собаках, о единожды виденном прадеде: невесомый старик с волосами, подобными пуху, и улыбкой, наполовину заискивающей, наполовину снисходительной, сидит на широкой лавке, застеленной чистым рядном; старик столь миниатюрен, что его ноги не достают до пола; трех пальцев на руке нет: покалечило на Русско-японской войне».

Или самое странное во всем романе:

Знаев – своим управляющим: «Если я приду и скажу: «Отдайте мне этот стол, и стул, и товар, и наличность из кассы», – вы скажете: «Нет». Потому что это не мой стол и стул и не моя наличность. Потому что это – собственность компании. Вы помните это?».

Менеджмент кивает: «Так точно».

Но бестолковые крутильщики быстро запутывают четкую концепцию Рубанова-мастера и указание Железного Знаева:

«На самом деле Знаев и Горохов – хозяева магазина – ничем не управляли. Все отделы были сданы в аренду торговым сетям: овощной отдел держал Рахим, хлебом занимался Сережа, алкоголем и сигаретами – Гриша. Арендную плату они вносили вовремя.

Компании «Готовься к войне» принадлежал лишь один стеллаж в углу торгового зала. Здесь плотными рядами стояли канистры, ведра, эмалированные тазы, резиновые сапоги и валенки (галоши – отдельно), на вешалках теснились ватники, брезентовые плащи, душегрейки с кроличьим мехом».

Ходовой товарец, что и говорить. То есть, основной доход Знаева – это арендная плата от Рахима, Сережи и Гриши. Оказывается, не набивал магазин Знаев никакой жратвой и выпивкой. Ну ладно, смиряется читатель: арендная плата – это умное решение. Делать ничего не надо, только денежки получай.

Но вдруг Знаев опять рушит читательское сознание:

– Забираю выручку, – объявил Знаев, оглядывая всех четверых. – Все, что есть. Кроме мелочи, естественно.

– Сергей Витальевич, – твердо сказала Маша. – Так нельзя. Все суммы пробиты в чековых лентах. У нас будет недостача. Вы грабите собственную фирму.

Нарушение Знаевым собственного завета – дело привычное, читатель этому уже не удивляется. Но откуда в кассе «выручка»? Нет там денег и быть не может. Деньги за продукты, алкоголь и сигареты идут в кассы Рахима, Гриши и Сережи.

Сумма не называется, но «денег много, полный мешок» (Знаев решил оставить финансовую подушку своим сыновьям, дети поражены размером сумм).

Арендная плата Рахима и Гриши через кассовые чеки не проходит, неужели на одном стеллаже с эмалированными тазами и галошами за день так отторговались?

Не иначе.

Тогда, получается, Знаев кривит душой, когда жалится на «вялую торговлю» и «провал затеи с магазином»? А ненасытный Молнин учуял новый рынок – галоши с тазами – и хочет его отжать? Вот же гад!

Литературные крутильщики подставляют Рубанова еще и еще. Например, с оценкой ресторанных расходов миллионера Знаева:

«Каждый день – по три-четыре встречи в ресторанах: поговорили о деле, заодно и пожрали. Он проводил огромный кусок жизни, сидя на комфортных диванах, среди музыки, идеальной чистоты, в нарядной толпе благополучных счастливчиков…

Он просиживал по кабакам, барам и кафе тысячу долларов в месяц».

Конечно, мэтр Рубанов так бы не написал. А для крутильщиков тысяча долларов – это огромная сумма, им и в голову не приходит посчитать: в месяце двадцать пять рабочих дней – это будет по сорок долларов в день. Три ресторана ежедневно – тринадцать долларов на ресторан. Всего-навсего.

Немудрено, что Знаев худой, злой и жилистый: на тринадцать долларов в московском ресторане с комфортными диванами и музыкой не зажируешь. Разве что в молнинские рестораны ходить с тухлым мясом и гнилой морковью.

Или, вот: Знаев-папа отдает Знаеву-сыну мешок галошных денег, изъятых им из кассы:

Сын, натурально, переживает:

– Это черный нал?

– Что?

Мальчик смущается. Румянец заливает его щеки.

– Ну… В смысле… Незаконная наличность?

– Совершенно законная. Можешь завтра же пойти в банк и положить на счет. Никто тебе слова не скажет».

Конечно же, бывший банкир Рубанов не мог вложить такие слова в уста своего альтер эго, финансиста Знаева. Только безвестные литературные крутильщики полагают, что операционист в банке спрашивает клиента при внесении денег на счет:

– Ваш нал – черный?

– Нет-нет, что вы?! Совершенно законный!

– А-а, ну хорошо. Оформляю.