Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Лейтенант Ральф вспоминает, как во время одной из таких прогулок они встретили Эрнестину и ее родителей. Эрнестина в шляпе с лентами разглядывала собор.

«Девочка стала задумчивой, – улыбнулась мать Ральфа.

– Скорее – стеснительной, – предположила мать Эрненстины.

При этих словах Ральф впервые поймал взгляд Эрнестины. Он знал, что его подруга не так стеснительна, как это может показаться».

Этот художественный прием я называю «бобровая голова». Большим приверженцем такого приема является писатель Алексей Иванов, который, подобно ученому бобру, то и дело выныривает из запруды своего текста, высовывает на поверхность голову и принимается либо пояснять читателю что-нибудь ненужное, либо напоминать очевидное. Скажем, описывает он завод, вокруг которого забор с колючей проволокой – и тут же сообщает: «Это чтобы не воровали продукцию». Рассказывает Иванов о негодяе, соблазняющем девушку, и обязательно уточнит: «Он говорил ей о любви не потому, что любил, а просто хотел секса». Через пару абзацев еще и напомнит: «Владик не любил ее, просто он хотел трахаться, поэтому врал».

Вот и писатель Евгений Водолазкин решает вдруг пояснить, что Ральф-то – знал, что фройлен Эрнестина отнюдь не стеснительна! Еще бы не знать – всего шесть страниц назад он в кустах по ее приказу лямки штанишек своих с плеч стягивал да на ее дрожащие соски пялился…

В общем, мысли оккупанта Ральфа благодаря колыханию понтонного моста крутятся вокруг Венеции, и он принимается сравнивать ее с Россией. Немцу очень пыльно – столько пыли он раньше не видел. И тут его наблюдательность достигает поразительных высот:

«Все остальное в России на Венецию похоже не было. Особенно дороги».

Вот что есть, то есть. Хотел бы возразить фашисту, да куда там. Дороги у нас другие. До Венеции нам далеко, это верно.

Ты помнишь, Ральфуша, дороги Венецщины, как шли бесконечные эти дожди… и плыли с просекко прекрасные женщины, бутылки прижав, как ребенка, к груди…

Отвлекся на венецианскую военную лирику, прошу прощения. Наглотавшись как следует пыли, а затем и грязи, лейтенант Ральф принимается воевать. Не подумайте чего плохого – воевать он не любит, и вообще не понимает, зачем он с коллегами захватывает советские города.

Отравиться беляшами в Витебске нашему фашисту не удалось – но зато он с интересом наблюдал за горящим городом, любовался заревом и всячески эстетствовал в стиле Нерона – снопы искр над Витебском ему чудились разными фигурами, которые взмывали в небо, как на картинах Шагала.

И вот тут мы подходим к одному из самых важных, ключевых моментов сервильной повести «Близкие друзья».

Писатель Водолазкин делает изящный кульбит – заставляет своего героя вести дневник, но с оговоркой: «Он не записывал в него всего того, что ему довелось видеть… Ральф не писал об ужасном. Он не хотел, чтобы впоследствии этот дневник ему было страшно открыть ».

Ах ты, душка какой!

Поэтому боевых действий в повести нет. Все, что имеется – это казенно-картонные слова с любимой авторской суховатостью, вроде «велись ожесточенные бои». Чтобы как в утвержденных Bundesministerium für Bildung und Forschung учебниках, чтобы все согласно установленным циркулярам.

Некоторых ужасных моментов избежать не удается – война ведь. Но Водолазкин и тут исхитряется их подать в виде пусть и трагических, но лишь случайных производственных травм. Вот как возьмись кто описывать происшествия на мясокомбинате: один работник в убойном цеху на собственный нож напоролся, другой в обвалочном палец себе отчекрыжил, а третий в мясорубку неотключенную полез и без руки остался…

Так и у Водолазкина. То солдаты-фашисты отстанут на марше от своего подразделения, и глядь – их уже зачем-то повесили на ветвях местные сволочи. Об обязательных карательных акциях за подобные действия, о расстрелянных или сожженных заживо деревнях ни писатель Водолазкин, ни его герой лейтенант Ральф не упоминают ни словом.

Хотя вот честно – крайне любопытно узнать, что за человек-паук-супермен из ближайшей деревни сумел скрутить и повесить немцев на виду у всей их марширующей армии, ибо автор тут не скупится на живописание: оккупантов-отставашек «нашли повешенными на сучьях придорожного дуба, с выклеванными птицами глазами. Они были повешены двумя тесными гроздьями и покачивались на ветру – четыре плюс три. Некоторые медленно вращались ».

А фашистское воинство продолжает нести убытки и терпеть неприятности на ровном месте. То у кого-то спина заболит от скрюченного положения в окопе и он распрямится – тут ему коварный иван голову-то и отстрелит. То от целого фельдфебеля останется лишь фельдфебельская рука, зачем-то завернутая лейтенант-олигофреном Ральфом в полковую газету…

Какое-то прям проклятое, нехорошее место эта Россия. Поглощает всех « русское пространство – бескрайнее, а главное – враждебное ».

Да неужели?! А каким ему, бляха-муха, еще быть-то, если вы людей, на нем живущих, истреблять пришли?

Местное пространство не просто враждебно, оно еще и вот чем исподтишка занимается: оскверняет могилки дорогих заграничных гостей. Уцелевшие фашисты на холмике своего невезучего коллеги ставят крест и на него вешают каску похороненного. А « в ночное время эти могилы осквернялись местным населением, а позднее, после передислокации войск, могилы (и это все предчувствовали) осквернялись еще и днем».

Ну такое вот некультурное народонаселение на враждебном русском пространстве, вы же сами видите, какие скоты, майн фюрер…

А наш герой вообще не воюет. Он просто ездит, смотрит на березки, тополя и кукурузные поля. Он даже не командует солдатами. Эдакий созерцатель-турист на опасной прогулке. Однажды даже вмятину от русской пули на своей бронетехнике пальцем пощупал – для впечатлений, наверное.

Волею судеб и авторским повелением к нему в подчиненные попадает его близкий друг Ханс, и они продолжают турпрограмму вместе, на досуге почитывая письма от проказницы Эрнестины, которая решает не выделять никого из них и пишет им на один адрес со словами «Мальчики, привет!». В письмах, чтобы морально поддержать воюющих мальчиков, она рассказывает, как доктор Аймтербоймер ставил ей пломбу и снова щупал за грудь. Попутно она доктора жалеет – ведь у того недавно умерла жена…

Несчастного Ханса эти эротические письма так вдохновляют, что он вызывает своего лейтенанта на откровенный разговор и заявляет:

«– Знаешь, я понял, что не против того, чтобы жить втроем» .

Теперь перед отбоем друзьям есть чем заняться.

« Ханс выводил Ральфа за палатку и шепотом делился с ним подробностями их будущей жизни. Ханс был не против того, чтобы всем спать в одной постели (несложно ведь заказать такую постель?) и заниматься с Эрнестиной любовью по очереди».