Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Между тем подобные определения насчет идеи подходят к любому произведению искусства во все времена и у всех народов. Даже в пессимистических сюжетах вроде «Смерти Ивана Ильич» или «Скучной истории» можно найти множественные элементы принятия противоречий жизни и движения вперед. Автору попросту не о чем писать, если ни один герой повествования никуда не движется. Итак, был ли Гомер метамодернистом? А также отнюдь не первым представителем какой-нибудь «новой искренности»…

Что ж, ни посылы, ни определения г-же Жучковой не даются, они то ложные, то безосновательные. Плюс декларативное «возвращение уважения профессии критика субъективностью оценки». Каковая декларация довольно последовательно реализуется. Мнение А.Жучковой с текстом практически не связано. А если не с текстом, то с чем тогда?

За черты, присущие первой художественной книге В. Пустовой, Анна Жучкова не только не хвалит книгу Марии Авериной «Контур человека: мир под столом», но и пеняет автору: «Из-под стола ни автор, ни героиня так и не вылезают. У маленькой Маши и взрослой Марии разный жизненный опыт, но кругозор ограничен столом. Перестройка – очереди за едой. Девяностые – салат из крапивы. Это от автора Марии. От маленькой Маши – ненавистная манная каша и “любимое пюре с котлеткой”. Когда встречаешь эту “котлетку” в тринадцатый раз, начинает подбешивать. Говорят, нет ничего скучнее, чем чужие сны. Оказывается, есть – инвентаризация чужого детства. А вот тля, я с ней играла, а вот мальчик Сережа, а вот банан и печенька, а вот мой слоник, мой бегемотик, мое платьице, мои туфельки».

Так хороши или плохи данные особенности текста? Почему одним писателям этот прием использовать можно, а другим нельзя? Или это эксклюзивно-патентованный прием имени Валерии Пустовой? Отчего такое же изложение интимных моментов из жизни В. Пустовой с семейством (вплоть до словечек вроде «попоцька» и стихов про то, как «наша писа хороша») Жучкову не «подбешивает»? Да потому что Пустовая – близкая подруга критикессы.

Двойные стандарты наблюдаются практически в каждой статье Жучковой.

Анна Старобинец с эгобеллетристической книгой «Посмотри на него», участник истории «Как поссорилась Анна Альфредовна с Аглаей Викторовной» – человек из другого лагеря, креатура ненавистной для Жучковой преуспевающей критикессы Галины Юзефович. Поэтому Старобинец получает поглаживания вкупе со шлепками: «Каждому из нас присущ эгоизм, каждый переживал сходные эмоции, что заставляет сопереживать, не анализируя. И все же, отряхнувшись от липкой эмпатии, – а как бы я поступила? Горе скручивает внутренности в тугой канат, стоит в горле, я хожу и говорю “на автомате”, но именно эти автоматические действия почему-то предельно вежливы. До холодности, до отстраненности. Но – вежливы. На уровне рефлексов.

У героини, видно, рефлексы другие».

Разрешите усомниться в том, что Анна Жучкова понимает, каково ее реальное поведение. Причем усомниться на собственном опыте общения с этой дамой. Впрочем, какой объективности можно требовать от А. Жучковой, когда она вовсю возрождает субъективность?

То Жучкова пишет, что в литературе необходима «дистанция между автором и персонажем, которая, по словам В.Е. Хализева, является необходимым условием литературного произведения. Без этого текст был бы простым репортажем», то хвалит книгу, в которой дистанцирования не видать и под микроскопом: лирическая героиня если где и дистанцируется от себя-автора, то лишь в самооправдании и самовосхвалении. Героиня-то, может, и была бы честнее своего создателя, да только автору охота похвалить себя за любые свои мысли и поступки, включая самые непочтенные.

Однако все это, в сущности, неважно. Неважен текст. Лишь бы автору удалось понравиться критику и вызвать «эмоциональность», за коей непременно последует «метафоричность».

Критик Анна Жучкова очень любит поговорить о своей эмоциональной реакции на книгу. Например, про книгу Анны Козловой «Рюрик»: «Хотя этот прием после некоторых “главных критиков” уже запрещенный, я все же скажу – рыдала полдня. А когда вечером мужу пересказывала, снова». О романе Пустовой: «А потом муж зашел в комнату и говорит – ты чего плачешь?» Роман «Не кормите и не трогайте пеликанов» Андрея Аствацатурова тоже вызывает некоторые… реакции, скорее телесные, нежели умственные: «…мозг мой скукожился. Благодаря магистру игры в бисер Андрею Аствацатурову снова расправился, затрепетал стрекозиными крылышками». Поневоле приходит на ум снитч, который улетал от всех, а в руки давался лишь Гарри Поттеру. В данном случае – Андрею Аствацатурову. А потом, очевидно, улетал снова и более к хозяйке не возвращался.

Эгопрезентация вместо критического анализа, попейте валерьянки, что ли, Анна Владимировна…

Ну, скажете вы, это все женские разборки, кошачья драка. А вот как обстоит дело у Жучковой, гм, с неженской литературой? А так же, отвечу я вам. Тонкая душа критика не выносит грубости и бездуховности.

«Земля» Михаила Елизарова получает громкое, прямо-таки оглушительное «фи»: «Философские экзерсисы, похожие на скачанные из интернета студенческие рефераты, цитирование глупых постов о ритуалах, жрицах и отрывании голов петухам, матерщинные прибаутки – слова, слова, paroles, paroles без конца и без краю. Ощущение, что писателя схватило какое-то огромное животное и тащит, а он не в силах сопротивляться. Пишет и пишет – и не может остановиться… Книга хороша тем, что у нее есть обложка. Так что остановиться придется».

Замечу, что такие же ретардации во множестве встречаются в книгах авторов «с другого края шкалы» и ничуть не фраппируют г-жу Жучкову. Ведь это друзья! Пусть пишут как хотят, а критик всегда защитит своих.

Еще один типичный для ее критической манеры момент: «А коли вам не нравится то, над чем я рыдаю, смеюсь и прочее, то вы человек узколобый, скучный, одинокий и недалекий». Так, описывая Романа Сенчина – буквально всего Сенчина, ab ovo, Жучкова выдает читателю инструкцию по восприятию его прозы – ну и пару сверхвыводов насчет тех, кому она не по нраву: «Проза Сенчина может казаться унылой тому, кому скучна игра на варгане и бескрайние тундровые плоскогорья Тувы, где Сенчин родился. Но тут как в анекдоте: “Если вам скучно и одиноко, значит, вы скучный и одинокий”». Зачем же опускаться до столь наивной демагогии?

Инструкции, мануалы буквально манят критикессу: «Понять нового Сенчина можно лишь отлепившись от хвоста литпроцесса – и вернувшись к человеку в самом себе». А ее сравнения с головой выдают любителя эмоциональных реакций, впавшего в транс: «И только тут я увидела роман автора с языком, восхищенное и благодарное владение им, бережное и чуткое любование». Только тут? А остальные расхваленные за распрекрасный язык авторы – они что, сбоку припека?