Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Вот и В. Пустовая так и пышет энтузиазмом: «И я решила как-то бороться с этим мазохизмом русской интеллигенции, поправить всем мозги, так сказать».

Желание благое, но оттого не менее инфантильное и преглупое. Впрочем, покровители «мамкиных бунтарей» любят кипучих энтузиастов. «Он/она хорошая девочка/хороший мальчик», – говорят нам благообразные старцы (и старицы). – «Будем снисходительны, он(а) научится». А позвольте-ка узнать, когда? Через десять лет, двадцать, сорок? Когда эта «молодость» преобразится в профессионализм?

Однако по прошествии лет нам продолжают все так же объяснять, что «девочка старалась» и «она научится» (даже если автору за сорок).

Вчитайтесь в откровения Валерии Ефимовны: «Свойственное молодости желание – всем открыть глаза на правду жизни, которую еще не научился отличать от своего идеала. Это сильный импульс для начала критического пути: прийти в литературу, чтобы в ней что-то поправить».

Вот тут бы и призадуматься снисходительным благодетелям: это что за неспособность отличать правду жизни от своего идеала? По всем законам логики правда жизни противоположна идеалу, по крайней мере сильно от него отличается, иначе и менять-то ничего не потребовалось бы. Валерия Ефимовна вообще думает над тем, что говорит и пишет – или всего лишь заполняет эфир бессодержательными, но бойкими речами?

Некоторые и правда задумались. Литературный критик Елена Иваницкая пишет: «Критическая манера Валерии Пустовой меня приводит в недоумение. Конечно, ее жажда поскорей выйти на «крупные идеи» заслуживает уважения, но за идеями нередко теряется текст. Пустовая неохотно и скупо цитирует рецензируемых авторов, почему-то называя цитирование «нехитрым приемом», хотя, по-моему, это прямая обязанность рецензента перед читателем».

Боязнью цитат грешат многие, не только Пустовая. Цитаты утяжеляют текст, делают его не таким легким, динамичным и сбивают читателя с мысли. Многие даже признаются, что цитат не читают – автор, дескать, пишет «темно и вяло», зачем мне это перечитывать? Затем, что цитаты есть аргумент критика. А критические статьи суть рассуждения, хоть «новые критики» тщатся об этом забыть или хоть заболтать, раз уж забыть не получается.

Ну и читатели не отстают, относясь к критической статье как к попытке их, читателей, развлечь. А многие за цитатами, как за деревьями, не видят леса и оказываются не в состоянии понять, что же хотел сказать критик.

Короче говоря, исключением цитат из текста критик страхует себя. Показаться голословным ему не страшно, а показаться сложным для восприятия страшно, да еще как. Но если критик ничем не подтверждает все эпитеты, на живую нитку пришитые к авторскому тексту – может быть, он проанализирует сюжет?

Тоже нет. Снова прибегну к помощи Иваницкой: «Она редко вспоминает о том, что, собственно, в рецензируемом романе происходит. Читатель, который раздумывает, взяться ли – ну, скажем, за «Веру» Александра Снегирева – услышит от Пустовой, что «Вера не символизирует, не обозначает, не указывает – Вера существует, над стратами и страстями», что «жертва и преображение Веры скорее мистериальной природы» и т. д. Но кто такая Вера и что с ней происходило – об этом ни словечка».

Я и сама никогда не замечала за Пустовой ни стремления дать исчерпывающий спойлер в духе Г. Юзефович, ни даже сколько-нибудь раскрыть тему или хоть жанр произведения. Ее статьи полны мутных фраз, а если книга откровенно плоха, статьи превращаются в отражение почти религиозного экстаза.

Например, одиозный «Цветочный крест» Е. Колядиной (выбор на первую премию откровенно графоманского опуса был способ «хлопнуть дверью» перед предполагаемым закрытием «Русского Букера») Пустовая призывает «вытащить из-под парты, сознавшись, что в последнее время многим литературно образованным людям полюбились наивное искусство, простые житейские ситуации, веселые байки, авторы, пышущие удовольствием от жизни и верой в успех, и – да, что-то за всем этим доброе и большое: может, семья, может, старинная легенда, а то и Бог».

Каких-таких «многих образованных людей» (никак не связанных обязательством хвалить любую разрекламированную коллегами чушь) и какое «примитивное искусство» (которое, как скажет вам любой образованный человек, отнюдь не то же самое, что безграмотно написанное или попросту бредовое произведение) имеет в виду Валерия Ефимовна – непонятно.

О прозе А. Снегирева – безнадежно графоманской «Призрачной дороге», Пустовая пишет: «Это проза базовых ритмов и сущностных рифм, когда явления повседневной жизни притягиваются друг к другу, как женское к мужскому. Это танец поворота, в котором дом кружится вокруг хозяина, благодетель – вокруг сиротки, соперники – вокруг верной жены, сладости жизни – вокруг случайной смерти, вдохновение вокруг утраты». Там же она дает совет читателю «вжевывать резину в почву опыта» (напомню, Снегирев писал о залежах рваных гондонов, который зачем-то разрыли его герои-дураки).

Если учесть, что в состоянии экстаза рациональное мышление отключается, то неудивительно, что вместо статей мы получаем череду всхлипов, ничего не проясняющих. Нет ли в этом непосредственной связи с «професьон де фуа» Валерии Пустовой?

«Критиком становится человек, который хочет вмешаться в литературу, заявить что-то свое… Еще критика – это способ разобраться в себе. Как люди начинают учиться на психолога, когда им хочется разобраться в своей жизни, так и критика оказывается способом понять себя». Минуточку. Чтобы стать психологом – не сетевым мошенником, дающим советы «на все случаи жизни кому попало», а профессионалом, надобно иметь цель более значительную, нежели стремление построить и расстрелять своих личных «тараканов». Именно себя психологи и психиатры лечить не берутся.

И что же это получается? Вот перед вами очередная «хорошая девочка», желающая разобраться в себе, но почему-то за наш счет, за счет читателя. И эту же цель В. Пустовая преследует в своем романе, составленном из сетевых постов. В недавно вышедшей и немедленно расхваленной коллегами (например, Жучковой) «Оде радости» В. Пустовая буквально требует, чтобы читатели ее «выслушали».

Однако до написания собственного «блогоромана» Пустовая была другого мнения о подобном «жанре»: «Легко было бы поставить во главу новой литературы блог – но модуль блога бесконечно изменчив, всеяден, ужимаем и растяжим. Блог еще не жанр, а идеальный полигон распада и новой сборки знакомых жанровых элементов». То есть делать из постов роман вроде как нельзя. Кому-то другому. Но, как говорил Мюллер: «Мне – можно».

Правда, уже тогда критикесса принялась нахваливать «новую искренность», не представляющую собой ничего, кроме смеси детских обид и заурядного нытья: «Книгам о настоящем времени пока трудно приписать какое-то единство метода или идеи – если только не принять за точку отсчета принцип раскачивания, разваливания, распускания того, что принимается нами сегодня за большой русский роман.